Роман Двойник, глава 11 Армия

Ранее по ссылке десятая глава романа Двойник Уролог

11. Армия

Меня проводили в армию в июне. А под новый год...
Под новый я уже штурмовал Грозный. Я рядовой 2-й мотострелковой роты 1-го батальона 131-й майкопской бригады.
Без эмоций. Я буду говорить сейчас без эмоций. Как-то бестолково мы распределились перед броском. Спонтанно всё вышло. Я, например, поначалу оказался в БТР-е чужой роты. Мы двигались по Старопромысловскому шоссе. Потом оказались у Дворца Дудаева, где я нашел своих. Города мы не знали. Никакого сопротивления никто нам не оказывал. Потом опять ехали. Остановились. Ждем.
Мы выбрались из машины. Казалось, что Грозный умер. Казалось, чехи оставили его без боя. Подарок на 1-е января. Я подумал о том, что непросто быть героем, непросто воевать, совершать подвиги. Но как приятно слушать тишину, когда идет война.
- Разве ж то война? Дороха пустая, - акая, гыкая, бодро сказал рядовой Онищенко, родом из тульской области, - Мне-то нравится так воевать, ни страшно, ни больно, - продолжил он, присев на бордюр.
- И тихо, - добавил я.
- Аха, - согласился Онищенко, - Это не война, а пионерский лагерь. Ещё бы целочку чернобровую оприходовать…
Но никто из солдат его оптимизма почему-то не поддержал. Прозвучал приказ. Мы поехали дальше. Оказалось, наша бригада должна была занять железнодорожный вокзал. Въехали на площадь. Остановились.
Вдруг, как хуйнули из гранатомета по БТР командира бригады. Машина загорелась. Потом еще раз. Потом подорвалась на фугасе вторая машина. Начался ад. По рации передавали, что ебашут из гранатомета, со стороны путей и с пятого этажа. Мочат сюда. 36-й не стреляй! Это свои! Это камин! Камин! Обе машины сожгли! Думайте, блядь! Я не могу бросить раненных! Блядь! Техника уже почти вся сожжена, нахуй! Думайте, как нас вывозить и как выручать! Приём! Вы думайте там, а то мы все погибнем! Я понимаю! Понимаю! Идут уже к вам! Стреляют! Все силы принимаю, чтобы выручить! Все силы! Ведем огневой бой! Ведем огневой бой! Помощь идет! Помощь идет, но где – пока не знаю. Колонну, которая к нам шла, заблокировали. Они ведут бой. 4-й! Я ранен, БМП выведен из строя. Я 10-й, я 11-й! Прием! 11-й, вот вы и думайте! Мы все погибнем. Это не просто так... Нужна конкретная и быстрая помощь. Я понимаю. Идут уже к вам, идут. Доктор, доктор, я - приём! Доктор, слушаю тебя, приём. Раненные есть? Есть. Порядка 60-70 человек. Приём. Где ты находишься? У вокзала. Где ты находишься? Ну-ка, давай, по всем запасным частотам… ищу командира. Я слиток одиннадцать, я слиток одиннадцать! Кто меня слышит, приём! Гранатомётчики сидят в каждом окне. Колонну техники жгли, как спичечные коробки. Мы горим. Блядь! Рвать! Мы гибли.
«Эти восемнадцатилетние юноши за Россию умирали с улыбкой» - позже сочинял о нас Грачев.
Нас было около семисот человек. Почти сто единиц техники. Вернулись живыми меньше двух сот бойцов и семь машин. 31-го декабря, 1-го января - двое суток длился бой. Когда я выскакивал из горящего машины, по броне стучали пули, как электрические разряды по стали. В этот момент на мне загорелся бушлат. Я снова спустился люк, сбросил бушлат, выскочил. По мне открыли автоматный огонь. Я петлял по дороге, бежал к зданию. За мной Онищенко, который десять минут назад радовался тихой войне и мечтал о целочке. Я уже почти добрался до укрытия, но вдруг в окне в полный рост вырос бородатый чех. Он стал стрелять в мою сторону. Я упал, спрятался в ямке. Онищенко закричал от боли. Пуля попала. Потом другая. И еще одна. И еще. И каждый раз Онищенко вскрикивал от боли, пока последняя очередь не заставила его замолчать. Замолчать навсегда. Я пролежал без движения весь вечер. А ночью попытался добраться до своих. К вечеру 1-го числа я добрался до самарцев. Потом мы в течении недели прорывались. За одни новогодние праздники я дважды горел в БТР-е. Дважды спешивался и спасал свою задницу. А еще тогда под Новый год я двести метров под пулями снайперов тащил Онищенку, пока не понял, что волоку труп. Сам на одном боку, его - рядом. Сантиметр за сантиметром. Вышло так, что тело Онищенко… спасло меня от смерти три раза. Три пули попали в труп, пока я тащил его эти двести метров. Хотя... Я честно не знаю, когда Онищенко стал трупом. Может именно я его раненного и подставил под пули. Думаю, спасал ли я его или закрывался им от пуль? Честно – не знаю. Я иногда вспоминаю о нём. Вспоминаю о том, как он рассказывал, что проживает недалеко от города Плавск.
- В Молочном Дворике! Знаешь, наверно? - улыбался Онищенко.
- Неа, не знаю, - отвечал я.
- Да ты щё? Не заешь? Эх ты, географ хуев! - он усердно чесал свою бритую голову, потом крепко-крепко закрывал глаза и говорил, - Скучаю за Марину. Я ей полгода назад целочку распечатал.
Потом он бубнил какую-то попсовую песню и задавал вопрос:
- А тебя, Шмель, девушка ждёт?
Я не отвечал на такие вопросы, ибо врать не умел, а рассказывать, кажущиеся со стороны фантастическими, истории про убежавший Хуй и про изнасилованную Нину я не хотел. Скучал ли я по Нине? Скорее, нет. Любил я её? Наверное, нет. Почему я не хотел о ней вспоминать? Потому что тогда я тут же вспоминал про доктора-уролога, про убежавший хуй. Я скучал по хую, которого мне не хватало. Но кто в это поверит? Засмеют.
- И это правильно, а то, не дай бог, начнет подмахивать корешам твоим, - звонко засмеялся Онищенко, а потом вдруг затих.
Скучает, видимо, за Марину. Счастливый человек. Или думает о том, что его Марина подмахивает друзьям. Хуй его знает.
Вспоминая это, я еще крепче обнял свой АК, в приклад которого с вечера 31-го на утро 1-го попала пуля. Не знаю, убил я кого-нибудь из этого оружия или не убил. Но десяток рожков я выпустил точно. Иногда ты стреляешь для того, чтобы стрелять, чтобы создать шум, во время которого кто-нибудь, например, пересекает дорогу или площадь. Создавая шум, ты спасаешь своих товарищей.
Онищенко толкнул меня в бок и зачем-то сказал:
- Не обращай на меня внимания.
Этот разговор с Онищенкой был 28-го декабря. Мы еще тогда ни разу не стреляли по людям. И по нам еще никто не стрелял. Мы только слышали выстрелы, взрывы издалека и рассказы случайно встреченных бойцов, уже получивших первый опыт военных действий на территории Чечни. В ночь с 31-го декабря на 1-го января мы стали разменной монетой в руках политиков и командующих. И я пытался спасти Онищенку, но в нас стреляли. Блин, нет – я им прикрывался. Я помню, когда его тащил, засвистели пули и у него изо рта пошла кровь. Я хотел его спасти, а вышло совсем наоборот - я подставил его под пулю. Мы нашли его спустя месяц. 6-го февраля, когда я в составе другого подразделения вошел в Грозный в очередной раз.
- Вот он, - указал я, - Здесь лежит.
Тело Онищенко разлагалось. Чёрт побери! Мы с ним практически добрались до железнодорожных путей, преодолев которые, можно быть скрыться от снайперов и автоматчиков. Сто метров. Эти сто метров я прополз без Онищенко и его тульского говора. «Разве ж то война? Дороха пустая» - акая, гыкая, говорил он.
Один неплохой генерал потом в сердцах сказал:
- Мы будем терять сотни и тысячи своих солдат, повторять одни и те же трагические ошибки, если боевыми операциями, генералами, армией, наконец, будут командовать бывшие председатели колхозов, бездарные командующие, которые знают о военном искусстве по старому учебнику истории коммунистической партии. Они в первую очередь требуют от нас брать вокзалы, телефонные и телеграфные станции, мосты и зимние дворцы. Да еще и не забывать о социалистических обязательствах – выполнять боевые задачи к определенным датам – к Новому году, к выборам президента, хоть без единого выстрела, но в намеченный срок.
Что я могут сказать о войне? Воевать больно. Очень больно. И всё как во сне.

Далее по ссылке двенадцатая глава романа Двойник Дембель