Сергей Решетников, писатель, сценарист, драматург. Тот самый Решетников

Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала. Вторая часть

Голубая моя Москва (часть вторая)

Голубая моя Москва (часть вторая)

По ссылке вернуться в начало романа Сергея Решетникова «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» убийство, «нет ничего слаще хуя», 24 см, Михаськи...

18+

ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
ДУШНО

      Мы с Михасиками ехали к продюсеру, который дает деньги на проект. Мне не то, чтобы страшно, мне непривычно. До сегодняшнего дня я продюсеров в живую не видел.
      Михасики веселились, сидя впереди. Игорь за рулем. Олег рядом. Игорь болтал всякую чушь. Вдруг на повороте показалась православная церковь с блестящими куполами. Игорь перестал смеяться, больно ущипнул Олежика, после чего тот вскрикнул и тоже перестал смеяться. Я не понимал, что случилось. Игорь, проезжая мимо церкви, перекрестился и слегка поклонился. То же самое сделал и Михаська. Вот тебя, блядь, бабушка, и Юрьев день. Храм Иисуса Христа для голубых оказался тоже одним из способов общения с Богом. Я никогда не крестился, проезжая мимо церквей, и весьма предвзято отношусь к людям, которые, завидев церкву, кладут кресты и поклоны. Мне всегда кажется, что в этом больше фальши, пиара и тупого обычая, чем искренней веры. Мы проехали церковь. Продолжился прежний спектакль тупых приколов.
      Игорь стал дальше сочинять глупые импровизированные стишки про Олежика:
      «Олежик утром рано лег
      Не выспался, однако.
      Олежик, гей и дурачок,
      С красивой толстой… Жо-опой» Ха-Ха-Ха!
      Они вместе громко смеялись.
      – А теперь ты, Олег! Сочини!
      Олег же сквозь смех повторял:
      – С красивой… толстой жопой! У меня не… толстая… жопа.
      – Сочини, сочини, – толкал его в бок Игорь.
      – Вон, пЕЙсатель пусть сочиняет.
      Игорь резко прекратил смеяться и обратился ко мне вполне серьезно, заглядывая в зеркало заднего вида:
      – Ну что молчишь, Степанков? О чем задумался? Ты нас с Михаськой не любишь?
      Олежик тоже в один миг стал серьезен. Надо сказать, что приступы смеха или приступы злости у обоих сменялись весьма быстро. Как в карточной игре. Или в наперстках. Орали-Сухуми-Батуми! Кручу-верчу-наебать-хочу! Каждый из них вмиг становился серьезен, а то и зол, хотя несколько секунд назад до уссачки покатывался со смеху. Такая болезненная череда настроений. Чистые холерики, думал я, вспоминая кое-что из древних уроков психологии.
       – Улыбайся, Степанков, – говорил Игорь, заглядывая на меня в зеркало.
      Я не улыбался. Не хотелось. В пизду все.
      – Кабсдец! – стал вдруг негодовать Олежик, – просто кабздец! Ты такой скучный, Николя. Ужасно скучный. Может, я за тебя сценарий напишу? А то ты пока раскачаешься… Скажешь потом, что мы тут не при чем. Я же тебе несколько сцен подсказал. Лучшие сцены в сценарии. Может мне лучше писать сценарий? А?
      Я зажмурился, сжался, потом открыл глаза и выдохнул:
      – Пошел на хуй!
      – Сам пошел туда! Матерщинник. Колхозник. Посылает еще.  
      – Блин, – отвернулся я к окну. За окном пролетал густой кустарник, линии электропередачи, на горизонте недвижимо стояло большое солнце, а много левее уже выходил на караул выпивший худой от запоев месяц.
      – Вот-вот. Только это и можешь. Как что-то хорошее сделать, от тебя не дождешься, скажи, Игорь.
      Игорь нахмурился, сурово поглядел на Олега и прикрикнул:
      – Ты что!!!
      – Что? – растерявшись, спросил Михасик.
      – Ты что, не понимаешь, с кем ты разговариваешь? Бестолочь!
      Олег, надув губы, спросил:
      – С кем?
      Игорь демонстративно дал ему легкий подзатыльник и прикрикнул:
      – Ты балбес, Олег! Понял?
      – Чё это я балбес?
      – Ты что, не понимаешь что ли?
      – Что я не понимаю?
      – Ты балбес.
      Карабейников резко повернул влево, съехал с главной дороги.
      – Слушай, ты че такой тупой!?
      – Да хватит уже на меня кричать! – возмутился Олег.
      Игорь дал ему еще один подзатыльник.
      – Маленько хоть помолчи. Минуточку. Тебя только одного и слышно.
      – Почему? – не унимался Михасик.
      – Помолчи, говорю, минутку! Я старше тебя. Ты должен меня слушать, – громко кричал Игорь.
      Обиженный Олег отвернулся к боковому окну.
      – И на меня смотри! – еще громче крикнул Игорь.
     И еще круче повернул вправо. Машину рвануло вбок. Я едва удержался на месте.
      – Балбес! Балбес! Балбес! Ты знаешь, с кем ты разговариваешь!? Замолчи! Не говори ничего!
      Олег давно замолчал. А Игорь разорялся, краснел, чернел. Волна злости накрыла его. Думаю, эта волна, по сути, предназначалась мне строптивому, а получает Михаська. Ну ладно, ладно. Поглядим, чем это закончится.  
      – Я тебя почти на улице подобрал, как щенка! А ты – балбес! Знаешь или нет, с кем ты разговариваешь?
      – С кем? – уязвленно спросил Олег.
      Игорь приподнял руку вверх и многозначительно произнес:
      – С автором, балбес! С автором! Понимаешь?
      Олег молчал.
      – Тебя попроси хоть слово написать… Ты напишешь?
      Олег молчал. Я подумал, что Михаська младший сейчас заплачет.
      – Балбес! Балбес! Балбес! – кричал Игорь Николаевич.
      Зачем так? Мне стало жалко Михасика. Я решил подать голос в защиту Олега.
      – Не ругайтесь, Игорь Николаевич, – заступился я.
      – А мы не ругаемся, – сменив гнев на милость, спокойно вполголоса ответил Карабейников. – Просто он балбес. Типичный.
      И потом опять в крик:
      – Ты такой балбес!!!
      Игорь еще минут пять орал на Олега. И вдруг резко замолчал.
      – Да, – многозначительно произнес я, глядя в темное окно.
     «Клиника» – подумал я.
     Огни ночного города уже давно кончились. Мы ехали по Подмосковью. Солнце садилось все ниже и ниже. Пьяный месяц уже совсем чувствовал себя хозяином положения. Он пахал всю ночь, делил небо на части, приватизировал, а люди равнодушно смотрели на него.
      – Где-то здесь должен быть поворот, – сказал Игорь.
      Потом повернулся к Олегу и заискивающе спросил:
      – Где-то здесь, Михасик?
      Через длинную паузу, глотая обиду, Михасик сказал:
      – Чуть дальше.
      Что это? Любовь? Привязанность? Как после стольких оскорблений можно проглотить унижение?
      Олег погладил Игоря по коленке и стал успокаивать:
      – Ладно, Михаська, не обижайся. Я же тебя люблю больше всех на свете.
      Он посмотрел на меня и добавил:
      – Вот Степанков никого не любит. Только себя. – Потом снова к Михасику: А я тебя люблю, родной. Очень-очень. Сильно-сильно. Мой любимый медвежонок. Мой ласковый медвежоночек. Самый лучший мишутка. Самый-самый.
      Он взял руку Михаськи и положил на свой член.
      – Подержись маленько. Я так люблю, когда мы вместе. Когда ты держишься за меня. Подержись, родной. У меня никого нет, кроме тебя.
      И Михасик держался.
      Веселые они Михасики, думал я. Для чего сейчас Игорь сделал такой разгон Олежику? Для чего? Чтобы показать, как он меня уважает. Чтобы я возгордился, что он ставит меня выше Михасика? Но на самом деле это может оказаться не так. Алиса говорит, что я слишком очарован Игорем. Нужно это поломать. Нужно быть готовым к любым подводным камням. За сколько серебряников он может продать натурала, то бишь, меня? Предполагаю, недорого. Может даже даром.
      Мы остановились у ворот, которые открыл охранник, когда выяснилось, что у нас есть разрешение на въезд.
       – Милый мой Михасик! – продолжал телячьи нежности Игорь, –  не грусти! Будь умницей! Не будь дурашкой!
      Мы ехали по богатому коттеджному поселку. Месяц совсем забурел, пахал черное небо своим плугом.
      – Какой номер дома, Михаська? Не помнишь?
      – Вот он, тридцать пятый, – указал Олег на богатый дом с садом.
      В открытое окно ворвались густые запахи майских цветов и кустарников. Перед четырехметровым забором были высажены красивые розовые кусты благоухающего рододендрона вперемешку с красными низкорослыми лиспродариусами. Сверху забор был обнесен колючей проволокой. Видимо, под напряжением, подумал я. Несколько небольших подвижных видеокамер вдоль периметра забора. Как у Владимира Владимировича Путина – подумал я. И засмеялся.
      – Как у разведчиков, –  сказал я.
      – Впечатляет? – спросил меня довольный Игорь.
      – Да. Очень, – ответил я, рассматривая оказавшийся близко к моему окну красивый розовый бутон рододендрона.
      Игорь подал сигнал. Автоматические ворота медленно отворились. Мне стало жутковато.
      – Отсюда можно и не выбраться, – предположил я.
      – Как будешь себя вести, – пошутил Карабейников.
      – Хорошо буду себя вести, – подыграл я.
      – Да уж, – испортил всю игру Олежик.
      Он был готов что-то еще сказать. Но Игорь сурово на него посмотрел, и Михаська затих.
      Мы въехали во двор. Там целый автодром машин. Мы вышли из машины. Нас встретил охранник. Внимательно оглядел. Будто рентгеном просветил. Провел через металлоискатели. Извинился, отдал честь и попрощался.
      Далее нас встретил толи слуга, толи дворецкий. Не знаю, как его назвать. В общем, одетый в синий форменный костюм, улыбающийся лысеющий дядечка лет сорока. Дядечка очень походил на портрет стареющего Шолохова. Видимо, пьет – подумал я.
      – Прошу вас! – открыл он двери и с поклоном посторонился.
      Я, глупец, тоже поклонился. Игорь меня одернул, скривившись в улыбке. Далее мы вошли в первое помещение. Уже там нас встретила хозяйка. Худощавая до болезненности, узкокостая, маленькая, с редкими каштановыми волосами. Вот как она выглядит, типа рублевская жена. Хуевато выглядит. Хуевато. Даже подкаченные губы не помогают. Мы же уже встречались не так давно с этой дамочкой, но Игорь почему-то представил ее мне еще раз.
      – Света,  – произнес Игорь, –  лучшая актриса. Наша главная героиня. Которую мы как назвали в сценарии? – повернулся он ко мне.
– Лика, – ответил я, зная всех персонажей на зубок.
      Ночью меня разбуди, я наизусть расскажу концепцию, сюжет, речевые характеристики персонажей сценария.
      – Лика, харизматичная, принципиальная преподаватель актерского мастерства в колледже искусств, главная героиня, – рассказал Игорь.
      Света показала, куда нам идти. Мы прошли одно помещение, на стенах которого висели старинные, надо полагать, картины. Потом еще одно. Опять безвкусно увешенное картинами. Далее Света сказала:
      – Илья Петрович с минуты на минуту будет. Он задерживается. Но звонил и обещал скоро быть. А мы пока попьем чаю? Или, может, чего покрепче?
      Игорь сказал:
      – Нет. Я за рулем. Олежик, может быть? – он взглянул на него.
      Михасик подыграл:
      – Немного погодя. Чуть-чуть.
      Игорь обратил вопрошающий взгляд на меня. Мол, а ты?
      – Мне – чай, зеленый, если можно, – ответил я.
      – Идемте в столовую, –  пригласила Света.
      Мы прошли еще два помещения, где висели натюрморты в стиле Айвазовского. И наконец оказались в столовой. Все опять-таки вычурно, помпезно и безвкусно.
      – Очень красиво, – фальшиво сыграл Олежик, – у вас так красиво!
      Игорь приобнял Михасика и с улыбкой сказал:
      – Олег просто очень трепетно относится к изобразительному искусству. Он такой любитель. Такой любитель.
      – Чего? – вдруг спросил я.
      – В смысле, «чего»? – переспросил Игорь, не ожидавший вопроса.
      – Чего любитель?
      Игорь вздохнул, демонстративно поднял брови домиком, ухмыльнулся и пригрозил мне пальцем.
      Олежик сделал губы трубочкой и скороговоркой заполнил паузу:
       – Да. Очень. Очень. Трепетно. Мне так у вас нравится, Света. Я когда попадаю в ваш дом, раз от раза получаю все больше… все больше удовольствия. У вас так красиво…
      Игорь толкнул Олежика и пошутил:
      – Скажи еще возбуждаешься.
      Олежик на полном серьезе подтвердил:
      – Да. Именно. А ничего в этом такого. Духовно. Духовно я возбуждаюсь. Так сказать.
      – Ты хотел сказать – душевно? – поправил его Игорь.
      – А я как сказал? – растерялся Олег, потом махнул рукой и улыбнулся. –  Какая разница! Мне все равно здесь хорошо, как нигде. Как нигде – точно. Я люблю бывать у нас дома, Света. Здесь так прелестно. Меня это возбуждает…
      Михасика понесло. Его мысленно вспучило. И он разразился словесным поносом. Света подошла к двери, открыла ее, включила свет и серьезно сказала:
      – Вот есть душ, ванная, джакузи – на случай возбуждения.
      Олежик не ожидал шутки, растерялся, до ушей покраснел, на глаза навернулись слезы. Он расплылся в благодарной улыбке. И… Что дальше? Просто развел руками.
      Игорь громко засмеялся, потом подошел к Свете, дружески приобнял ее и сказал:
      – Хорошая шутка, Света! Молодец! Олежика поставила в тупик. Он повзрослеет, Света. Он обязательно позврослеет.
      Света улыбнулась. В столовой наступила тишина. И вдруг в моем кишечнике громко-громко заурчало. Так громко, что услышали все. И посмотрели на меня. Никто ничего не сказал. Но революционное урчание не унималось. Я громко выдохнул воздух, напрягся, стараясь усмерить буйство организма. Но оно только нарастало. Еще чуть-чуть, и меня разорвет от газов, которые бурлили в кишечнике. С чего бы это? Что я такого съел? Питание, конечно, у меня с этой работой стало безобразным. Плюс, пастеризованное пиво каждый день.
      Вдруг в столовую вошел дворецкий, похожий на Шолохова, и объявил:
      – Илья Петрович приехали. Через минуту войдут в дом.
      Света, за ней Карабейников, за ними Олежик побежали встречать хозяина. Все трое побежали, слегка подпрыгивая, как в балете убегают со сцены актеры после оваций. Изящно, манерно, педиковато. Тьфу. Следом спокойно ушел дворецкий. Я же остался один в столовой. В моем животе продолжалась революция. Я напрягся, стараясь выдавить эти газы, пока никого нет. Э-эх… Мне удалось. Я пернул так протяжно и долго, что мама не горюй. После чего стало понятно, что воздух в столовой очень сильно испортился. Что-то нужно было делать. Я замахал руками. Но бесполезно. Завоняло еще сильнее. Вонь стояла невыносимая. Что же делать? Кому на Руси жить хорошо? Я снял с себя рубашку  и стал гонять воздух ею до тех пор, пока в столовую не вошли Илья Петрович, Света, дворецкий и Михасики. Увидел вошедших, мне оставалось только развести руками, не придумав ничего лучше. Они удивленно смотрели на меня. А я с голым торсом…
      – Душно, – смущаясь, сказал я.
      Илья Петрович первый нарушил паузу, громко втянув в себя воздух, сказал:
      – Ну что ж. Это, как я понимаю, сценарист? Света, покажи ему, где у нас кондиционер.

ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ЧАПАЕВ

Мы сидели за накрытым столом. На огромном блюде лежали щедро намазанные бутерброды с красной и черной икрой.
Мама дорогая, я не ел черной икры со времен Советского Союза, когда мы с тетей Камилякой (моей любимой татарской тетушкой) ездили к родственникам в Казахстан, в город Гурьев, бывший российский форпост, что на берегу Урала. Черной икры в Урале в те времена было много. Рыбу браконьеры истребляли нещадно, потрошили и выбрасывали огромные туши на берег. Идешь, бывало, вдоль берега, то тут, то там десятками лежит потрошеная рыба: гигантские белуги, севрюги, осетры. Блестящие, синие, волосатые мухи сидели на загнивающих тушах. Именно тогда, в восьмидесятых, будучи пацаном, глядя на эту рыбу, я впервые засомневался в справедливости советского строя. Но противоречия меня раздирали, я вспоминал меченого Михаила Сергеевича Горбачева, его обаятельную улыбку и думал, наверное, первый руководитель страны по каким-то причинам не знает, какой бардак творится в Гурьеве. Всяко не знает. Иначе он бы обязательно сюда приехал и жестко разобрался с браконьерами-убийцами. И уж точно после его приезда на берегах Урала не валялись бы потрошеные туши осетровых. Это точно. Иначе СССР – это бардак. Моя страна – это бардак? Мне не хотелось в это верить. Я верил поначалу в то, что коммунизм победит и мы уничтожим всех паршивых капиталистов. Я тоже хотел стать коммунистом, как папа. Хотя уже через пару лет (так быстро текло тогда время) я слепо поверил Бориске Ельцину, неутихающий рык которого заполнял пустоты непонимания, что происходит с нашей страной. Тогда меня опять обманули. После Путина, забегая вперед, я совсем потерял веру в политиков. А когда президентом стал Медведев, я, увидев его в живую, окончательно расстроился. Мельчает российская политика.
– Жалко, – говорил я тете Камиляке, глядя на гниющие туши рыб. – Ее же можно было продать или засолить.
– Им не нужна рыба. Они охотятся за икрой.
– Жалко рыбу. Все равно.
Богатая абрикосовыми деревьями дача родственников, где мы отдыхали, стояла на берегу Урала. Я, наевшись абрикосов, разбегался от порога небольшого домика к обрыву и прыгал в реку. Какой кайф – в самое пекло освежиться в холодной воде!
Однажды, купаясь в Урале, я нашел скелет Чапаева. Да-да. Вернее, человеческий череп от скелета с дырочкой в затылочной части. С пулевым, я был уверен, отверстием. В это отверстие запросто влезала половина моего мизинца. «Точно, пуля», – подумал я. С черепом в руках я бежал к родственникам. Тетя Камиляка в это время собирала в плетеную корзину спелые абрикосы.
– Тетя Камиляка! Тетя Камиляка! Я нашел череп Василия Ивановича Чапаева! – кричал я, поднимая высоко над головой грязный череп. – Это Чапаев, тетя Камиляка! Посмотри скорее.
Тетя Камиляка чуть не уронила корзину, сморщилась от брезгливости, выставила вперед руки, мол, не подходи ко мне, и закричала:
– А ну выбрось сейчас же эту гадость!
Я в удивлении остановился.
– Ты что, тетя Камиляка, это же Чапаев. Василий Иванович. Вот тут в затылке пулевое отверстие, – и поднимал череп перед собой, демонстрируя дырочку, вставив туда мизинец.
– Выбрось эту гадость сейчас же! – настаивала тетя Катя.
– Ты что!
Я махнул рукой, развернулся, вышел из сада, пошел вдоль берега, рассуждая про себя:
– Останки Петьки-то точно не сохранились. Петьку в кинохе братьев Васильевых укокошили. На берегу. А Чапаев оказался именно здесь. Ведь несло же его тело течением какое-то время? Несло. Точно Василий Иванович. Без вопросов. Это непростой череп. Это сокровище, музейный экспонат, цена которому целый мильен рублей.
Вечером перед сном я положил Василия Ивановича под кровать, прикрыв его грязной футболкой. Лег на спину, закрылся по шею одеялом, закрыл глаза и безумно счастливый уснул.
Проснувшись утром, Чапаева я не обнаружил. Побежал в сад. Мы долго ругались с тетей Камилякой. Я три дня ни с кем не разговаривал. Отказывался от еды. Но так и не добился от родственников, куда они дели моего Василия Ивановича. Я ведь держал в руках его череп. Сто пудово. Точно держал. Мне нужно верить.

– Что? – нахмурив брови, смотрел на меня Карабейников.
– Что? – переспросил я.
– Какой череп? Какой Чапаев?
– Василий Иванович.
Михаськи в два голоса громко смеялись. Игорь, прекратив смех, обратился к Илье Петровичу, сидевшему за столом напротив меня:
– Заработался сценарист. Заработался. Так о чем вы говорили, Илья Петрович?
– Ну да… – косо взглянув на меня, продолжил незаконченный рассказ Илья Петрович. – Так вот…

Почему все наши миллионеры похожи на бандитов? Думал я. Странно. Хотя… Ничего странного. И зачем я прогнал про Чапаева? Господи, помоги мне! Для чего я сюда приехал? Тут все сплошь да рядом пахнет воровством и коррупцией. Это человек рассказывал, что лично знал Ельцина, что он друг Чубайса, что он ненавидит Ходорковского. Да срать я на вас на всех хотел. На Ельцина, на Чубайса и на Ходорковского. Кто эти обычные люди по сравнению со мной – сумасшедшим гением современности? Степанков, ты болен. Точно болен. Тебе нужно лечиться. Лечиться прежде всего от алкоголизма.
О чем это я думаю? Дай-ка я лучше слопаю бутерброд с черной или красной икоркой. Употреблю, так сказать, внутрь полноценных белков и «Омегу-3».
Я огляделся, не смотрит ли кто на меня, осторожно взял бутерброд с красной икрой и стал есть. Съел один. Потом уже смелее взял бутерброд с черной икрой.
– Так вот. Девяностые годы – это время первоначального накопления капитала, – с удовольствием рассказывал Илья Петрович. – Многие переходили грань. Да. Грань, так сказать, закона. То есть по сути своей воровали. Но самое любопытное в данном вопросе, что и законы-то как таковые не работали. Поэтому у людей не было другого выхода. Вот так. Получается, тот, кто сейчас богат, преступал закон в начале девяностых.
Возникла пауза. Я не удержался и спросил:
– Вы, значит, тоже преступали закон?
Его не смутил мой вопрос, но Игорь зачем-то больно толкнул меня в бок.
– Отчасти да.
– Что значит отчасти? Закон, по-моему, нельзя нарушить чуть-чуть. Если ты нарушаешь закон, то ты нарушаешь закон.
Карабейников еще больнее ткнул меня в бок локтем. Я замолчал, взял еще один бутерброд с черной икрой, откусил большой кусок и стал жевать. Мол, все, не буду больше ничего говорить. Буду жрать икру. Буду обжирать вас, воры и кровопийцы. Я бы с удовольствием обжирал вас до тех пор, пока вы не пойдете по миру.
– И сегодня, – продолжил Илья Петрович, не ответив на мой последний вопрос, – сегодня богатые люди пытаются загладить свои грехи. Реконструируют, строят церкви. Возводят школы. Дают деньги на благотворительность.
– Мне кажется, это чистый PR, – опять влез я, дожевывая свой бутерброд. – Если бы это была чистая благотворительность, об этом бы никто не знал. А здесь по обычаю пресс-секретари трезвонят, как только так сразу. Построили церковь. Пожалуйста. Повод. СМИ уже там. Отремонтировали детский дом. Прошу вас. СМИ на месте. PR. Чистый. Еще вы говорите – пытаются замолить свои грехи. Тут тоже не выйдет, так как существует закон повсеместного возмездия. И все грехи богатых воров перейдут на следующие поколения. Поколения детей, внуков, правнуков. Уже другие будут платить за ваши преступления. Вы можете жить спокойно и церкви не строить, тем более их в России полно.
Игорь больно ущипнул меня за ляжку, улыбнулся и сказал:
– Давайте уже поговорим о фильме, – он посмотрел на меня, нахмурился и добавил: сценарист весь в процессе. В творческом.
– В смысле? – спросил я.
– Заработался ты, говорю, – отметил Игорь, – в творческом процессе погряз.
Илья Петрович, глядя на меня, сказал:
– А что о фильме? О фильме должны рассказать вы. Сценарий готов?
Я молчал. Об этом я хотел говорить меньше всего. Игорь улыбнулся:
– Сценарий в процессе.
– Да, сценарий в процессе, – подтвердил я.
А сам подумал: вместо того, чтобы заниматься сценарием, мы нюхаем кокаин, пьем текилу и ездим развлекаться. Илья Петрович, может, вам рассказать о том, куда мы тратим ваши денежки?
– Хотелось бы уже почитать сценарий, – строго сказал Илья Петрович и почесал свой большой лоб.
– Сценарий – это, безусловно, важно. Но для меня сейчас важнее построение сюжета, – отрапортовал Игорь. – Понимаете, Илья Петрович?
– Понимаю, – кивнул головой миллионер.
Ни черта ты не понимаешь, подумал я. Карабейников сам не знает, чем отличается сюжет от фабулы.
– Работа идет, – врезался я, – пишем круглыми сутками.
– Похвально, – отметил Илья Петрович. – Хотелось бы взглянуть на результат.
– Я все сделаю, Илья Петрович, – с показным достоинством сообщил Игорь.
Илья Петрович начал было размышлять:
– Мне кажется, там нужно сделать…
Вдруг ни с того ни с сего в разговор вклеивается Олежик:
– Игорь сделает. Вы же знаете, Илья Петрович. Игорь очень хорошо сделает. Он гений.
Слово гений смутило всех, но Карабейников не остановил Олега. И тот продолжил выпускать словесный понос:
– У нас всегда так. Но мы справимся. Обязательно. Да-да. А как дома у вас хорошо! – Вдруг Михасик перескочил на другую тему. – Мне так понравилось. Так понравилось.
– Я строил его пять лет, – с гордостью произнес Илья Петрович.
– А у меня тоже родители семь лет дом строили, – зачем-то начал рассказывать Олег. – Ага. Строили-строили. Строили-строили. Так и недостроили. То кирпич подорожал. Потом цемент взлетел в цене. А отделка во сколько обошлась. Ужас. Мы не знали, что делать… Ага.
Илья Петрович хотел что-то сказать, но Михаська не унимался, продолжал нести чушь про родительский дом.
Илья Петрович терпеливо слушал, как родители Михасика тщательно, не покладая рук строили свой дом, чем жертвовали, где покупали материалы. Потом, когда Олег наконец-то замолчал, Илья Петрович для продолжения разговора сказал:
– Я сейчас коттеджи эконом-класса строю.
Я, как человек бездомный, полюбопытствовал:
– Во сколько обойдется коттедж эконом-класса сейчас?
– Сейчас от пятисот тысяч долларов…
Он хотел дальше продолжать рассказ, но Олег опять его перебил:
– Да. Сейчас очень дорого. Жилье подорожало. Если раньше дом можно было купить за триста тысяч, то сейчас уже нет. Никак не получится.
Илья Петрович терпеливо выслушал Олега. Я, нахмурив брови, посмотрел на Олега, мол, чего ты не даешь человеку, который и старше и значимее тебя, говорить.
– Такие дела, – закончил свой рассказ Олег.
Снова возникла пауза. Такие нелепые паузы на протяжении всего вечера возникали после глупых никому не нужных рассказов Олега, которые он вклеивал куда ни попадя и которыми замусоривал время и пространство.
Например, Олег, театрально заикаясь, рассказывал:
– У меня та…так кожа сохнет после московской воды… Ужасно просто. А я… я пользуюсь кремом... Таким хорошим кремом… Называется…
Я думал: «Блин! Какое кому дело до твоей кожи, которая сохнет? Расскажи еще, чем ты смазываешь свою жопу, перед тем как засунуть туда хуй своего старшего Михаськи…»
Или Олег говорил:
– У моего любимого дяди однажды случился инсульт. А мама, схватив на ходу пальто, побежала за «скорой»…
Я думал: «Блядь! Кому какое дело из здесь присутствующих, что у дяди случился инсульт? Зачем ты это рассказываешь, блядь?»
И так весь вечер. Я ел бутерброды с икрой. Михаська перебивал Илью Петровича и рассказывал свои рассказики.
В конце концов, я спросил у младшего Михаськи:
– Михасик, расскажи, какие крема ты втираешь в свою задницу?


ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ИСПОВЕДЬ

Когда мы сели в машину, Олег сурово на меня взглянул и «бу-бу-бу» промычал:
– Мы тебя просили, Коля, нигде не называть нас Михаськами?
Я пожал плечами и ответил:
– Я забыл, Михасик. Больше такого не повторится.
Карабейников тоже с суровым лицом сидел за рулем. Видимо, тоже не доволен моим поведением. Он взглянул на меня через зеркало заднего вида и предложил:
– А давай, Олег, больше его никуда не возьмем. Он себя вести не умеет, – и неожиданно засмеялся, – ха-ха! То пукает публично, то вопросы провокационные задает. Что ты молчишь, Степанков?
Я смотрел на свое отражение в боковое окно. Была глубокая ночь. Даже дура Луна куда-то пропала. Взять бы сейчас нож и… отомстить за полную луну… Которую сожрали злые ящеры-гомосеки.
Игорь ехал быстро. Он насвистывал какую-то мелодию. Михасик улыбался, иногда косо посматривал на меня и с ехидной улыбкой бурчал:
– Сидит, молчит. Что не радуешься, Коля?
Я не радовался. Мне все надоело. Я устал не спать ночами. Устал заниматься по ночам всякой херней. Я устал от алкоголя, кокаина и пидорастических провокаций. Я сказал:
– Олег, ты сегодня Илью Петровича перебивал раз двадцать. Не давал ему слова сказать.
Игорь принял во внимание мои слова, по-отечески дал подзатыльник младшему Михаське и отчитал его:
– Слушай, что писатель говорит! Не слушаешь никого! Перебиваешь! Бестолочь!
– А чё я… – начал было оправдываться Олег.
Игорь еще раз дал ему подзатыльник и крикнул:
– Не оправдывайся! Мозгоёб! Чё ты оправдываешься!? Перебивал уважаемого человека? Перебивал. И не оправдывайся! А то сидит тут оправдывается! Сначала ведет себя, как мудак, а потом оправдывается. Бессовестный!
После того как Игорь выпустил пар, в салоне машины воцарилась тишина.
Слава Богу, подумал я и продолжил смотреть в черное окно.
Куда мы ехали? Я не знал. Надо сказать, общаясь с Михаськами, я перестал задавать себе два вопроса: куда и зачем. Меня куда-то везли. Меня зачем-то везли. А там уже что-то будет. Даст Бог, будем работать, а не заниматься всякой херней.
Мы заехали в какой-то двор. Игорь долго искал место, где можно припарковаться. Когда вышли из машины, я спросил:
– Где мы?
Игорь улыбнулся, хлопнул меня по плечу и сказал:
– Идем. Идем работать.
Мы поднялись на лифте на шестой этаж. Олег стал открывать железную дверь какой-то квартиры. Один замок, два, три. Щелчок! Второй! Третий! Пятый! Зачем столько замков? А за ней еще, уже деревянная. И опять замок. Еще пять щелчков.
Мы наконец-то вошли в квартиру. Игорь улыбнулся и сказал:
– Это квартира Михаськи. Здесь мы сегодня будем работать.
– А почему не в офисе? – спросил я, оглядывая стены и потолок однокомнатной панельки Олега.
– В офисе не поссать, не посрать, не подмыться. А здесь все условия. Плюс ко всему Михаська приготовит нам вкусный ужин. Правда же, Мишутка? – подтолкнул он в бок Олега.
Серьезный Олег чувствовал здесь себя хозяином, показал на порог и сказал:
– Разувайтесь. Не носите грязь в комнату. Чай не в Швейцарии, – широко улыбнулся Михаська и скрылся в ванной комнате.
Я разулся, снял кожаную куртку, вытащил из сумки ноутбук и поинтересовался:
– Куда идти?
Игорь тут же громогласно спросил Олега:
– Мишутка, а где нам лучше сесть?
И не дождавшись ответа из ванной, Карабейников показал мне на кухню:
– Давай сядем тут. Тут удобнее. И стол есть. И пищей будет пахнуть. Сразу же поедим, – он кокетливо улыбнулся и слегка ущипнул меня, – ты, насколько я понял, тоже поесть не дурак?
Из ванной, вытирая лицо полотенцем, вышел Олег. Игорь с улыбкой хлопнул его по попке и спросил:
– Чего будем есть, Мишука?
– Могу приготовить омлет, – сказал Олег и обратился ко мне: – Ты ешь омлет?
–     Ем. С салом люблю.
– Сало – это некошерно, Степанков, – выбирая себе подушку, заметил Игорь, - Однако, мы с Михасиком сало тоже любим, но не сегодня. Олежик, у тебя есть сало?
– Сала нет. Чеснок есть. А сала нет.
Мы сидели в тесной шестиметровой кухне. Я расположился на диване у окна. А Олег, указывая на диван, по-отечески строго сказал:
– Здесь ты будешь спать. А мы с Мишуткой в комнате, – Карабейников, прищурив глаза, оглядел кухню с потолка до пола и продолжил, – да… Сколько у меня связано с этой квартирой. Я, до того как женится на Жанне, снимал ее.
Я обратился к Олегу:
– Это не твоя квартира?
Олег с недовольством ответил:
– Конечно, не моя.
– Снимаешь?
– Да.
– За сколько?
– Двенадцать тысяч.
– Недорого, – оценил я.
Игорь уточнил:
– У знакомых. У моих. Это квартира моих хороших знакомых.
– Тоже голубые? – спросил я.
– Да, – спокойно ответил Карабейников, – Так бы она за двадцатку стоила.
Я согласился:
– Да. Недалеко от метро. Северный район.
Игорь продолжил прерванный рассказ:
– Сколько связано с этой квартирой! Сколько пережито тут! Тут, на этом диване, – показал он, – я лишился девственности.
– То есть? – спросил я, машинально поднявшись с дивана.
– Что за брезгливость? Здесь меня первый раз оттрахали. Здесь мне стало окончательно ясно, что я голубой.
– Любопытно, – сказал я и снова присел на краешек дивана.
Игорь уселся рядом со мной и продолжил рассказ:
– Я боялся этой мысли. Я тогда еще не знал о своей сущности.
– То есть тогда ты был натуралом? – уточнил я.
– Да. Но меня влекло к мужчинам. Я представлял себе, что они меня касаются, что я беру их член руками, потом губами… Это прекрасно.
Я закачал головой и пробурчал:
– Ты так думаешь?
– Я в этом уверен, – утвердительно ответил Карабейников, – До тех пор пока я это не попробовал, я мучился, страдал, ночи напролет плакал, вскрывал вены. Да-да. Вскрывал вены. Посмотри. Вот.
Сегодня мне было страшно любопытно слушать исповедь гомосексуалиста. Михасик же тем временем, надев передник с цветочками на кармашках, открывал и закрывал холодильник, доставал яйца, молоко, сливочное масло, мыл в раковине овощи, ставил разогреваться сковороду. В общем, хлопотал по хозяйству. Когда Олег проходил мимо, Игорь гладил его по заднице. А потом опять говорил-говорил. Голубая экзистенциальная лирика. Поначалу любопытно, а затем скучно.
– Я был скромным мальчиком, – напоследок сказал Игорь.
– Сейчас по тебе не скажешь, – пошутил я.
Игорю шутка понравилась. Он встал с дивана, ухватил Олега за жопу и радостно подтвердил:
– Да! Сейчас я демон! Михаська, ты своей эротичной попочкой на мой хуй тоску наводишь.
Молодой Михаська в изящном переднике захихикал:
– Хи-хи-хи! Ну, Михаська, ну что ты?..
– Наводишь-наводишь! – смеялся Игорь, – Ути мой маленький!.. Телепузик. Мой Мишутка…
После этого он пошел в ванную и уже оттуда громко продекламировал:
– Что ты ходишь? Жопой водишь… На мой хуй тоску наводишь?
Я продолжал сидеть на диване и представлял, как здесь годы назад впервые трахали Карабейникова. Каково это ощущать себя гомосексуалистом? Где должно у тебя зудиться, чтобы мысль о сексе с мужчиной не давала тебе покоя? Как где? Видимо, в жопе. В том самом анальном отверстии, из которого выходят некрасивые колбаски под названием фекалии. В том самом отверстии, сбоку которого находится предстательная железа, почесать которую, видимо, очень требуется гомосекам.
– Когда будем писАть? – спросил я у Игоря, когда тот обнаженный, не стесняясь меня, вышел из ванной.
В тот момент я вспомнил, как он предлагал мериться хуями и рассказывал мне, что у него двадцать с лишним сантиметров. Член у него на самом деле большой. Он заметил, что я смотрю на его член, улыбнулся, стал крутить бедрами, и его синеголовая колбаска стала биться то об одну ляжку, то о другую. Мне не понравился такой танец. Я отвернулся к окну. Игорь крикнул:
– Смотри, Степанков, смотри, натурал!
– Чё я хуя что ли не видел? – ответил я.
– Такого точно не видел. Смотри. Хочется? – вдруг спросил он.
Я закачал головой, мол, нет, а потом добавил:
– Нисколько. Даже мысли не возникло.
– А я бы с удовольствием свой член отсосал. Посмотри, какой он хороший.
Я сразу вспомнил классный рассказ Чарльза Буковски, как он пытался отсосать сам у себя, сгибался в три погибели, пытался дотянуться до члена. И тут же вспомнил свой старый стишок. Нужно сознаться, в студенчестве я тоже баловался стишками, участвовал в различных поэтических конкурсах. Но после того как познакомился с поэзией князя кемеровских поэтов Максима Уколова тут же бросил писать стишки, поняв, что это не мое дело. А стишок свой помню. Поэтому цитирую:
«Я покоренный тобой, я твой пленный,
Я одурманенный запахом, сближен пушком.
О если б я мог дотянуться ушами до члена,
Я бы послушал, что скажет он мне на ушко…»
И так далее.
Я думал о своем, а Карабейников продолжал демонстрировать свой член, трогал его рукой, поднимал вверх, играл с ним, словно это была театральная кукла на ниточках.
– Ну же, нравится, Степанков?
Я не знал, как отвечать на этот вопрос. Правда, не знал. Но Игорю и не нужен был ответ на этот вопрос. Он обнял Олега, смачно поцеловал его в губы и сказал:
– А вот Михасику нравится. Пойдем, Мишутка, отсосешь у меня. А то я плохо себя чувствую. Мне срочно нужно, чтобы у меня кто-нибудь отсосал. Степанков отказывается.
Игорь подмигнул мне. И они ушли в комнату, закрыв за собой обе двери. Одну – на кухню, другую – в комнату.
Я был счастлив остаться один. Но на душе у меня было тревожно. То есть, получается так, они, Михасики, меня уже совершенно не стесняются. Только что еще не трахаются передо мной. Но обнаженными запросто ходят. Как-то не так все у меня получается! Как-то херово! Вот судьба-злодейка! Свела же меня с гомосеками! Ни братьев Дурненковых, ни Клавдеева, ни Забалуева с Зензиновым, ни Лешку Тимошкина, а именно меня! Меня! Свела! И проверяет на прочность, на стойкость, на вшивость! За что!? Чем я таким перед ней провинился? О, Господи! Пусть даже – Иисус Христос! Если ты есть… Как бы ты не относился к гомосекам, сделай так, чтобы они меньше до меня домогались. Я абсолютно не гомофоб. Мне фиолетово. Пусть они будут. Пусть. Когда я учился в кульке, у нас в группе был гомосек, Сема. Это мы потом поняли, что гомосек, когда он стал по ночам шарить у нас под одеялами. Просыпаюсь я раз. Чувствую, у меня в штанах кто-то рукой шарит. Блин! А это Сема! Блин! Ты чё!? Потом, от греха подальше, я переселился в другую комнату общежития. А потом  вообще бросил институт. И ушел в армию.
– И что с ним стало? – спросил Карабейников, выходя из ванной.
Михасик уже, видимо, отсосал у него. Игорь подмылся и слушал мой рассказ.
– С кем?
– С Семой?
– Не знаю, – отвернулся я у окну.
– Где он сейчас? – настаивал Карабейников на ответе.
– Черт его знает, – отмахнулся я, заварил себе зеленого чаю и спросил: – Ты будешь зеленый чай?
– Нет, не буду, – ответил Игорь и, возжелав продолжить разговор про Сему, предложил: – А давай его сюда привезем?
– Кого? – не понял я.
– Сему твоего.
Я развел руками, сел на диван, взял свой бокал с чаем, отхлебнул горячего напитка богов и спросил:
– Зачем?
Игорь вытер голову полотенцем, сел на табуретку, напротив меня и сказал:
– Мы бы его приняли в свою команду.
– Сему что ли?
– Сему.
– Блин, – я не знал, что сказать на это.
Что он хотел этим сказать? Что он принимает в свою команду всех голубых независимо от величины и силы таланта. Зачем? Чтобы создать свою голубую мафию? Чтобы совратить, превратить в гомосеков всех натуралов, которых в искусстве и так осталось немного?
– Ты изначально в проигрышной позиции, – неожиданно сказал я.
– Почему? – удивился Игорь.
– Потому что в голубизне заканчивались многие великие цивилизации. Греческая, римская…
– Бред! – почти на крик перешел Карабейников, – это варвары-натуралы растоптали цивилизации. И евреи – известные гомофобы.
Меня удивило, что Игорь негативно относится к евреям.
– Некошерно рассуждаешь. А что ты сейчас думаешь на счет евреев? – спросил я.
– Их полно. На телевидении, в кино, в театре. И они держатся вместе. Мы, русские, тоже должны держаться вместе.
– Но не все русские голубые, – сказал я.
– Не все. Но голубые должны держаться вместе. Иначе евреи нас растопчут и окончательно уничтожат.
– Не вижу логики. Кого они растопчут? Русских? Или голубых?
– И тех, и других.
– Ты думаешь, среди евреев нет голубых?
– Есть. И это будут наши евреи.
– Ой, блин! – вздохнул я, – Ты меня запутал.
– Кто у тебя любимый поэт? – вдруг спросил Игорь.
– Есенин, – не задумываясь, ответил я.
Игорь встал с табурета и сказал:
– А ты знаешь, что Есенин тоже был голубым?
– Не может быть!
– Да-да. И Есенин, и Маяковский, и Пастернак.
– И Пастернак? – еще больше удивился я. – Не может быть!

продолжение романа «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» голубой Есенин, длинным коридором

  • 19.02.2015
Возврат к списку