Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала. Финал

По ссылке можно вернуться в 5-ю часть романа «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» гений Игорь Николаевич, подарки, сауна и индейцы...

18+

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
ЧИРЕЙ

– Без тебя!
И чирей взорвался. Я вбежал в бар, крикнул:
– Ха-а-а!!! Бля! «Индейцы» в городе! Ну что!? Гиче Маниту! Пора и честь знать!
Все с удивлением смотрели на меня. «Индеец» сидел на том же месте. Я подскочил к нему и бесцеремонно выдал:
– Закажи мне еще текилы, сын рака – большая срака. Ты промыл свою кишку? Закажи еще текилы… – со злостью повторил я.
Он вопросительно посмотрел на меня, улыбнулся и начал медленно говорить, растягивая гласные:
– Но-о… я-а-а… Но-о… Мы-ы…
Громко хлопнув в ладоши, я перебил его:
– Мы-мы. Я оттрахаю тебя до смерти. Твой Гичи Маниту – свидетель.
Я показал пальцем в потолок, мол, именно там сидит и смотрит на нас индейских бог – Гиче Маниту.
– О-о-о, – протянул последнюю гласную «индеец» и немедленно заказал триста граммовов текилы. Пойло принесли определенно быстро. Я стоя взял пустой двухсотграммовый фужер, налил до краев текилы и, не отрываясь, выпил до дна. У меня все сжалось внутри. Я икнул, отрыгнул, посмотрел в потолок… О, Господи! Сделай уже что-нибудь, если ты есть. Отче наш, Иже еси на небеси! Да святится имя Твое! Пусть пидоры меня не бесят… на земли… Иначе я согрешу и… и убью их! Всех! До одного.
Я выдохнул, отдышался. В графинчике осталось еще немного текилы. Я вылил в фужер остатки. Снова испил, не отрываясь. Но этот раз я едва не срыгнул на стол. Но сдержался. Поймал, так сказать, блювоту во рту и проглотил вновь. «Индеец» дернулся было бежать от моей блювотины…
– Тихо-тихо. Куда? – я удержал «индейца» за руку.
Меня отпустило. Беглец пытался отцепиться от моей руки, но я крепко держал его. К тому же, видимо, больно, ибо «индеец» стал постанывать.
Насрать! Вот-вот. Сейчас.
И-и… И чирей взорвался. Гной пошел. Мне стало всё похую. Я схватил стол и швырнул его о стену что было силы. Стол разлетелся напополам. Я вырыл топор войны.
«Индеец» перестал постанывать.
Я крикнул во весь голос:
– Ну что, красножопые?! Убью всех!!! Твари!!! – на этих словах я будто провалился сквозь землю. Потерялся. Преисподняя поглотила меня без остатка.

Я уничтожил сначала всех индейцев восточного побережья Северной Америки, потом всех обезьян в Африке. Они бегали от меня, орали, как сумасшедшие. А я стрелял в них из охотничьего ружья шестнадцатого калибра ИЖ-57. Кругом воняло порохом и текилой. Я их расстреливал. Куски мяса, руки, ноги разлетались по сторонам. Ох и кровища была! Мозги всякие по стенам стекали.
Потом я опять скакал на коне в ковбойской шляпе с той же двустволкой в руке и снова стрелял индейцев, которые бегали от меня, как обезьяны. Это были прерии Техаса.
А одна, самая красивая индеанка, с белым пером в волосах кричала своим:
– Стреляйте же в него из луков. У него больше нет ни одного патрона.
У меня на самом деле кончились патроны. Я остановил своего черного мустанга прямо перед девушкой с белым пером, заправленным в жгуче-черные волосы, и сказал:
– Они же все пидоры, скво! Зачем тебе это нужно?
– Мы ненавидим бледнолицых, – хладнокровно сообщила она. – Мы уничтожим всех натуралов.
– Но они же все пидоры, – стоял я на своем.
Потом ко мне подошел Хемингуэй и спросил:
– Будешь пить текилу?
И мы выпили с Хемингуэем бутылку лучшей серебряной текилы.
– Как сценарий? – спросил меня Эрнест, закуривая сигару.
– Плохо, – отвечаю я. – Вместо того чтобы писать, таскаемся по голубым саунам и барам.
– Пидоры – они такие, – с грустью сказал Хемингуэй, – лучше держаться от них подальше.
Я вздохнул:
– Я вообще не очень люблю писать сценарии.
Хемингуэй хлопнул меня по плечу и с улыбкой сказал:
– Бросай это дело, Николай. Настоящий писатель должен писать романы, а не сценарии.
– Спасибо за поддержку, – поблагодарил я. – Я напишу… Обязательно напишу. Роман. И назову его «Пидоры».
Эрнест тяжело вздохнул:
– Боюсь, что название «Пидоры» не пропустят ваши российские издательства.
– Ты думаешь? – засомневался я.
– Уверен. У вас плохая страна. Нераскрестьяненная, –  и выпустил пять красивых колец дыма.
«Профи!» - подумал я.
– А как назвать роман?
– Назови «Голубая моя Москва», и сделай приписку ниже «Записки отчаянного натурала», чтобы читатель не подумал, что ты пидор. Главное – напиши правду. – Спокойно предложил Эрнест Хемингуэй, затушил сигару и застрелился из моей двустволки.
Господи, я тут не причем.
– Пидоры, вы убили Хемингуэйя! – орал я во всю глотку. А потом плакал. Потом опять орал. Жаль, что кончились патроны.

Едва прихожу в себя и вижу: надо мной стоят Михасики и насмехаются. А лица их зеленые, деформированные, как будто у меня в глазах стоит широкоформатный объектив. Они смеются. Перед моими глазами их отбеленные зубы.
Меня это взбесило. Я вскочил на ноги, крикнул:
– Идите вы!.. Пидоры!..
Потом я упал. Поднялся.
Потом, едва держась на ногах, я одевался. Надел задом наперед на забаву пидорам трусы, натянул малую манерную футболку, подаренную Карабейниковым. Попытался надеть джинсы, но не смог. Опять больно упал. Поднялся. Снова попытался влезть в джинсы. Еще больнее грохнулся. С огромным трудом встал на ноги.
Пидоры всей дружной компанией надо мной смеялись. Их было человек пятьдесят. Полсотни человек стояли надо мной и хохотали. Одни ржали, как лошади, другие хихикали, как дешевые проститутки, третьи скромно посмеивались, боясь, что в них узнают менеджеров высшего звена или мелких чиновников управделами президента. Я знал всех в лицо. Эти люди составляли значительную часть российской интеллигенции, культуры, политики. Ба! Знакомые все лица. Вы все обиженные Машки!
Однако, я подумал, что они могут меня запросто побить. Блин. Убить. И спрятать в этом подвале. Зарыть.
Мне казалось, я одеваюсь долго-долго. Очень долго.
Потом все пятьдесят гомосексуалистов стали друг у друга отсасывать, чмокать, чавкать и смеяться. Михаська драл Мишутку. Медведь драл медвежонка. Мишутка драл Михаську. Мишанька драл медведя. Сборище медведей. Просто анимация какая-то. Уолт Дисней. Голубые стены давили на меня. Пространство заполнил голубой смех. Смех мог убить меня. Аффект  смерти.
– Я понял! – крикнул я, наконец застегнув джинсы.
Смех прекратился. Образовалась тишина. Только какой-то худенький, маленький пидор, закатив глаза, тихо всхлипнул и сплюнул сперму своей пиписькой. Капля спермы вылетела и упала перед моими ногами.
Я продолжил:
– Я понял. Вы все Михаськи, медвежата и Мишутки. Вы все из партии власти. Вы пидоры. Один я – Д’Артаньян. И еще Хемингуэй со мной. Он наш. А не ваш. Все. В пизду вас всех. Точнее – в жопу! Аминь.
И мне дали хороших пиздюлей. А потом еще пиздюлей. И еще. Меня били ногами. Больно били.

ТРИДЦАТАЯ ГЛАВА
ЭКСПЕРИМЕНТ

Я встал с постели через двое суток. Оказалось, что я снова похерил мобильный телефон. Ну да Бог с ним! Важно то, что творилось у меня внутри, то, что я переживал, как я пережил эту голубую сауну. Мой мозг отказывался понимать, что там происходило. Будто бы это был сон, кошмарный сон. Первый день с похмелья – меня бил озноб, я громко стонал, кричал, лез на стену. Алиса поначалу меня упрекала. Потом поняла, что я испытал самый настоящий психологический шок, прониклась и стала меня отхаживать.
– Спасибо, – страдая, говорил я. – Люблю Тебя!
– Если бы ты не пил, ничего бы не было, – иногда произносила она.
– Пойми, в сауне я не мог не пить, – оправдывался я и театрально стонал.
Именно. Театрально стонал. Не потому что мне нравилось, а потому что когда стонешь, становится легче. Нет, не то чтобы значительно легче. Но как будто бы чуточку полегче. Или мне так казалось. Самое главное, чем громче стонешь, тем как будто бы быстрее тебя, твои суставы, твою черепную коробку покидает боль.
Алиса сходила на рынок за молоком, которым торговали болтливые бабушки в ситцевых платочках. Молоко – живое, самое натуральное. Ей Богу, нет ничего лучше стакана теплого, почти парного молока при страшной интоксикации с глубокого похмелья. Даже если вас выворачивает наизнанку. Все равно. Нужно пить. Молоко поможет. В принципе, когда потом мы уехали из Егорьевска, с похмелюги я лечился и магазинным, пастеризованным молоком. Лечение таким молоком, безусловно, не так эффективно. Но все же лучше, чем минеральная вода и тем более пиво. И кефир с похмелья лучше не пить. Кефирные бактерии с похмелюги начинают разлагать ваш желудок и вашу печень. Лучше – молоко. Господи! А лучше вообще не пить. Но как быть трезвым в голубой сауне? Как смотреть трезвыми глазами на судороги европейской цивилизации? Как? О, голубая моя Москва! О, Эрнест Хемингуэй, почему же ты покинул меня?
Потом Алиса уехала навестить родителей, а я остался один дома.
Вообще-то, нужно сказать, что ни в коем случае нельзя оставлять человека с крутого бодуна дома одного. Ему в голову лезут самые разнообразные бредовые идеи: кошмары, суицид и прочая хреновина. В душе у него насрано. Насрано не по-детски, густо, смачно. Во рту табун лошадей проскакал. Большо-ой табун. И из каждой лошадки вывалилось по огромной, с лопату, какашке.
Это я все про Николая Степанкова, сценариста, драматурга, члена Союза писателей Москвы, безудержного алкоголика, несдержанного грубияна, несусветного подонка, недоделанного гения. То есть про себя. Господи! Мама, роди меня обратно.
Где только я за время этой сценарной работы на проекте «Стэп бай стэп» не был? На голубых концертах, в голубых тусовках, в голубом клубе, в голубой сауне… Как меня только не провоцировали! Что мне только не втюхивали, не выдавали за правду! Но я выдержал. Видит Бог, я выдержал. Я не поддался на провокации. Не стал пидором. Моя жопа осталась цела. Ха-ха. Смеется тот, кто смеется последним.
Господи, но так мерзко на душе. Блин!

Алиса изрезала на мелкие кусочки педиковатую футболку, которую мне с сочинского кинофестиваля привез в подарок Игорь Карабейников. Еще он вручил мне большую морскую ракушку и таинственным голосом произнес:
– Прислони ее к уху. И ты будешь слышать мое дыхание, мой голос.
Потом взял со стола другую ракушку, приложил к своему уху и добавил:
– А я буду слушать тебя.
Я представил себе ситуацию, что Карабейников в этой ракушке день из дня, каждую ночь находится у меня дома. Не вылезая. И мне некуда от него скрыться. Я на кухню. А он мне «эротично» шепчет из этой дурацкой ракушки, которая будет лежать, например, в зале: «Я здесь, Степанков. Я каждый день с тобой. Даже ночью, когда ты трахаешь свою жену, я присутствую рядом. Я твой долгожданный друг, режиссер, продюсер, Игорь Карабейников. И еще я делаю клипы. Послушай мою песню».
И он вполголоса запевает: «Ты меня расстроил, пистолет пристроил, к моему виску… Разговор был быстрый, пожалуйста, контрольный сделай выстрел…»
Блин. Нерадостная перспектива с этой дурацкой ракушкой, подумал я, почесав голову.
За дверью в коридоре бегал и кому-то что-то кричал нервный Михасик.
Я вздохнул, с натянутой улыбкой, без удовольствия прислонил ракушку к уху и услышал вопрос Карабейникова:
– Нравится, Степанков?
– Очень, – ответил я, и тут же задал вопрос: – А Михаська тоже с нами будет разговаривать через эту штуку?
Игорь криво улыбнулся и переспросил:
– Ты имеешь в виду Олега? Нет. Он не будет. Будем только мы с тобой.
Я понял, что попал в яблочко, улыбнулся и добавил:
– Но я видел у Михасика точно такую ракушку.
Игорь нахмурил брови, громко выдохнул воздух, сел за компьютер, уставился в экран и между делом пробурчал:
– У Михасика… У Михасика своя… ракушка. У тебя… своя. Всем – по ракушке. Нормально. Отстань.

Всем по ракушке. Сегодня я третий день лежал дома, смотрел на эту ракушку, поставленную в шкаф. И меня ломало. Под одеялом мне жарко. Без одеяла – холодно. Желудок пустой. Но кусок в горло не лезет.
Боже мой. Кому скажи, не поверят. Где я был.
Интересно, Карабейников уже принял решение больше не работать со мной? Я ведь не сломался, не подставил свою жопу этой пидорастической гнили. У меня не возникло даже малейшего желания при виде совокупляющихся самцов. Я срать хотел на их мораль, на их правду, на их жизнь, на их клоаку, которую они превратили в главную эрогенную зону. Через которую они смотрят на этот мир. Высматривают себе подобных. И ебут друг друга в задницы. И срут потом одной спермой. Мне насрать на них с большой колокольни! Кто бы ни был в этом голубом лагере? Чайковский, Уайльд, Маяковский, Есенин, Пастернак, Михалкин, Смогчуновский, Эрнэстов. Мне фиолетово. Пусть даже президент нашей страны будет пидором, мне насрать! Даже если Иисуса Христа признают любовником всех своих апостолов, мне пофигу! Насрать! Я не поддамся течению. Я останусь таким же. Буду помирать молодым! Буду!
Меня морозило. Я по шею натянул на себя одеяло.
А что если я на самом деле гомосексуалист? Если все, что вызывает у меня протест, на самом деле просто моя скрытая сущность? Сучность. Что если мои гомофобные склонности – это всего лишь результат воспитания улицей? Я ведь родился в городе Анжеро-Судженске, в самой глубокой жопе Сибири. Там, в моем наполовину зэковском городе, пидоров не то что недолюбливали, их просто мочили, как собак, опускали ниже плинтуса, вытирали о них ноги, ссали, срали на них. Бандитский город. Чего вы хотели? Там гомофобию, по сути, впитывают с молоком матери. Так вот. Я оттуда выбрался. Интеллигента особого, безусловно, из меня не вышло. Природа взяла свое. Но все-таки это шаг вперед. Я практически единственный в семье, кто собственными силами прошел процесс раскрестьянивания. Получил высшее образование, женился, родил ребенка, добился высокой должности, купил квартиру в Томске… Другой вопрос, что все это мнимое благополучие осточертело мне до белого каления. Я стал понимать, что все это не мое. И снова, как в армии годы назад, мне захотелось себя убить, стереть в порошок. Потому что провинциальная трудовая жизнь сродни медленному суициду. Поэтому я сейчас здесь, в Москве. У меня давно нет денег, квартиры, машины, должности, жены… В смысле, той жены, которая была  в Томске. Зато теперь есть Алиса. Моя любовь, моя судьба, моя  единомышленница. И иногда есть работа. Писательская работа. Какая-никакая. На самом деле, скорее, «никакая» работа. Ни работа, а сплошная провокация, профанация и мастурбация. Затягивание меня в голубую жизнь в голубой моей Москве.
Морозит, блин, еще больше. Я забрался под одеяло с головой. И стал надышивать себе тепло. Так лучше.
Господи, а что если я на самом деле скрытый гомосексуалист? Но не буду же я пробовать секс с мужчиной? Представим себе, что я не гей, но один раз попробовал. То есть, по сути, я уже гей. Почему? Потому что попробовал. Потому что один раз – пидорас. Но ведь оказалось, что я не гей. Но ведь попробовал же, сука! Нечего спорить. С мужиками я, всяко разно, совокупляться не намерен. И все. Вот так.
Душно под одеялом. Кислорода не хватает. Тошнит как! Икаю! Господи!
Господи, как же все-таки плохо. На душе, в голове, во рту. А если я все-таки скрытый гомосексуалист, прячущийся за ненавистью к геям? А?! Что на это скажешь, господин Степанков?
Я вылез из-под одеяла и отдышался.
А что скажу? Ничего не скажу. У тебя есть пластилин? Есть. И что? Ничего. Ты лепить умеешь? Умею. Нужно слепить хуй. Зачем? Нужно.
К вечеру из пластилина я слепил член, сантиметров двадцать. Все тщательно вылепил. Залупу, уздечку. Красиво получилось. Ага.
И что теперь? У тебя есть презерватив? Не знаю. Был вроде.
Я нашел презервативы. Распечатал один, с трудом натянул на пластилиновый член. Получилась весьма забавная игрушка. Только для меня ли? Ну ладно, игрок, давай дальше. Делайте ваши ставки, господа.
Зачем я это делал? Я решил устроить себе проверку. Да, именно. Кто я? Гей или не гей? Или ебать повмежду? Смазка дома есть. Я разделся, густо намазал самодельный член, лег на кровать.
Раньше я слышал такую вещь, маленькие мальчики, которые нарочито задерживают фекалии в заднем проходе, потенциальные геи. То есть у них происходит следующее: они задерживают какашку – раз. Какашка давит на предстательную железу – два. Давление на предстательную железу вызывает возбуждение – три. Четыре – у мальчика возникает практически неосознанное желание получать удовольствие через задний проход, то бишь через самую натуральную клоаку.
Я удобнее устроился на кровати. Блин, с Богом! С каким? С моим Богом.
Боже мой, что я делаю? Я проверю себя. Кто я? Чтобы уже знать точно. Чтобы уже смело людям в глаза смотреть. Или не смотреть.
Самодельный пластилиновый экспериментальный член никак не хотел влезать в маленькую дырочку в жопе. Блин! Больно! Как же оттуда вылезают такие далеко немаленькие говешки?
С первой попытки не вышло.
Пришлось слепить член поменьше. Надеть новый презерватив. Снова намазать смазкой.
Пластилиновый экспериментальный член поменьше вошел с трудом. С болью. Но вошел. Я углубил его в кишку. Почувствовал, что член куда-то уперся. Я подвигал им. Подвигал еще. Потом еще. Туда-сюда. Туда-сюда. Слава Богу, не цепляет. Пять минут различных движений в моей прямой кишке не обнаружили никакой эрогенной зоны. То есть получается что? Что? А то, что я точно не гомосексуалист. То есть я смело могу себя называть нормальным мужчиной. И точка.
Моя предстательная железа не является эрогенной зоной. Вот так, дорогие мои. Я не гей, не пидор, не Сократ. Категорично заявляю.
Я выпил еще одну кружку молока, утер губы и задумался о предстательной железе как таковой.
Сдается следующее: процентов семьдесят гомосеков тоже на самом деле не геи. Нет, конечно, геи. Но не натуральные. То есть их предстательные железы не являются эрогенными зонами. У половины из этого числа детские психологические травмы или отклонения. Другая же половина отдает дань моде. А что… Если на самом главном канале страны все руководство геи. С экранов нам вещают геи или манерные, женоподобные, асексуальные мальчики. У Галки женихи да мужья все пидоры. А она – символ страны, символ эпохи. Геи везде, геи повсюду. Очень часто геи страшно талантливы. Да похуй! Это не правило. Геи победили всех. Русских, украинцев, евреев, татар. Они во весь голос кричат: геи всех стран, соединяйтесь! Гей, Убей натурала!
Я мылся в душе и думал обо всем этом. Я был искренно рад тому, что моя предстательная железа не являлась эрогенной зоной. Иначе я бы не знал, что с собой делать после всего написанного про пидоров. А теперь я знаю, что со всем этим делать. Я буду просто работать, писать сценарий и при случае посылать на хуй всех пидоров и провокаторов.
Я стоял в ванной с закрытыми глазами. Вода текла по моему лицу. А жопе было чуточку неуютно, некомфортно. Как будто бы у меня долго-долго был запор. Об этих запорах я помню с детства. Питание в 80-х было ужасным. Жратвы в сибирских магазинах практически не было. Так уж случилось. Россию уже тогда начинали обворовывать, грабить, пиздить, продавать. Тогда будущие миллиардеры, нынешняя элита, так называемые граждане мира торговали паленой водкой, порнографией и джинсами. Они еще не покупали замков в Великобритании и больших яхт. Они только начинали пиздить.
Я выключил воду, стал вытираться полотенцем.
Вдруг слышу в коридора… Ключ в замочной скважине… Три щелчка. Пришла Алиса. Я люблю ее.
Выйти что ли? Крикнуть ей:
– Алиса! Я люблю тебя! Слава Богу, я не гей! Я провел важный эксперимент.  

ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА
ЯЩЕРЫ

Через месяц, 9 июля 2008 года, с горем пополам я все же закончил сценарий «Стэп бай стэп». Огромное полотно голливудского формата на четыре серии. Отправил его Карабейникову и ушел в загул. Сорвался. Как всегда.
После чего мы поругались с Алисой. Она хотела от меня уйти.
Я устал. Устал от сценария. Устал от голубых провокаций. Устал от жизни. У меня совсем не осталось сил. Мне хотелось умереть.
Лето достигло апогея. Пекло. Дурь выходила с потом. Развязка – время тревожное.
Интуиция меня не подвела. Приехав на очередную встречу к Карабейникову, я услышал следующее:
– Сценарий нужно сокращать.
Говоря это, Игорь между делом кормил аквариумных ящеров маленькими живыми червячками из стеклянной баночки.
– Как? – удивился я, вытаращив глаза.
Он изобразил на лице милую улыбку и спокойно подтвердил:
– Да. Сокращать до двух серий. Я буду делать две серии. Две.
Я заметно занервничал:
– Но как?! Я ведь написал четыре.
Карабейников резко изменился в лице, нахмурился и прикрикнул:
– Вот так. Я сказал – сценарий нужно сокращать до…
Я перебил его:
– А деньги?
– Что – деньги?
– Деньги. За сколько серий я получу деньги?
Игорь, слегка покраснел, поставил баночку с червячками возле аквариума, сел за свой стол, уставился в экран компьютера и как бы между делом сказал:
– Получается, что ты… – он снова выдержал длинную театральную паузу, – получишь деньги за две серии.
– Блин! – в сердцах сказал я.
– За две-е, – нараспев повторил Карабейников, не отрывая взгляда от экрана.
– Но как!? – не унимался я.
Игорь вскочил с места, сильно ударил ладонью по столу и крикнул:
– Слушай, Степанков!
Он сурово смотрел мне в глаза. Но я выдержал этот взгляд. Секунды шли.
После паузы, он говорил уже спокойно:
– Степанков, я тебе говорю – ты получишь деньги за две серии. У меня нет больше денег. Финиш.
– Но я ведь написал четыре серии, – не унимался я.
Он отвернулся к окну, громко шваркнул носом, откашлялся, снова повернулся ко мне и тихим голосом продолжил:
– Ты не понимаешь меня?
– Понимаю, – кивнул я. – А ты меня понимаешь? Я написал событийный ряд для четырех серий, – выставил я четыре пальца правой руки и отчеканил, – четыре! А ты сейчас меня просишь сократить сценарий до двух. То есть резать нужно будет по живому. Зачем я тогда писал четыре серии?
– Ну ты же писатель. Пиши. Я же тебе заплатил…
– Когда? – перебил я.
Он не ответил. Ташкент был неимоверный. Дышать нечем. Кондиционер почему-то не работал. Видимо, Карабейников хотел напоследок меня измотать жарой. Я вытер испарину со лба, присел на край черного до геморроя мягкого дивана и продолжил:
– Деньги я, значит, получу только за две серии? Я не ослышался?
– Ты не ослышался. Только за две… се-ри-и, – он тяжело вздохнул, щелкнул пальцами и добавил: – Да. Ты можешь еще поработать на площадке, если хочешь.
– Что значит – если хочешь?
Игорь подошел к шкафу, взял одного из своих плюшевых медвежат, поднес к лицу, понюхал, чихнул, положил на место, повернулся ко мне и сказал:
– Тогда получишь свои недостающие восемь тысяч. Может быть.
– Что значит «может быть»?
Игорь побагровел, топнул ногой и повысил голос:
– Да потому что нет у меня сейчас денег! Нету. Ни гроша, ни копейки.
Боб Фосс отдыхает. Два хвостатых ящера резвились в аквариуме, не поминая почившего темно-коричневого рака. Скорлупчатое водяное насекомое, мой знакомый рак с гигантской клешней умер. И я также был на грани. Все натуралы в Москве сегодня на грани. Я взглянул на большой бардовый сейф. И вдруг захотел его взломать, силой забрать всю капусту и убежать восвояси. Карабейников спокойно продолжил:
– Может быть… деньги будут потом. Осенью.
– Только осенью?
– Да.
Ящеры веселились. Но закон повсеместного возмездия настигнет их. Душа рака будет отомщена. Я в этом уверен на сто процентов. По другому не бывает. Я встал с дивана, подошел к Игорю. Он насторожился. «Боится» – подумал я и сказал:
– Хорошо. Я согласен работать на площадке. Но ты говоришь – восемь тысяч. Но ведь я получил только шесть.
– Хочешь еще получить?
– Конечно, хочу.
– Сегодня получишь еще две.
– Понял.
– У тебя три дня. Через три дня у меня на руках должен быть сокращенный сценарий, – он указал мне на дверь, мол, дергай. – Сценарий на две серии. Понял?
– Понял, – согласился я.
Он махнул рукой в сторону двери и некой, как мне показалось, брезгливостью бросил:
– Выйди, – потом добавил, – Сейчас достану деньги. Пиши пока расписку. Там. В монтажной пиши.
Я вышел из кабинета Карабейникова. За мной закрылась дверь.
«Остался нюхать кокаин», – подумал я и вошел в монтажную.
Там, как всегда, перед множеством экранов сидел Витек и что-то ваял. Или просто так пялился в них. Не знаю.
– Привет, – сказал я и протянул руку.
Витек пожал мне руку и спросил, не вставая с кресла:
– Как дела?
– Заебись, – с улыбкой ответил я.
У меня уже нет сил и энергии. У меня затраханы мозги, засрана душа, испорчена кровь, расшатаны нервы. Но я не поддался на провокации, остался при своих принципах. Я натуральный натурал, моя жопа цела. Меня только снова наебали по деньгам. Вскрыть к ебеней матери стальной сейф! Я уже не думаю о хорошем. О пистолете я еще не думаю. И о ноже я еще не думаю. Я буду думать об этом потом.
– Отличный ответ, – подмигнув, говорит Витек.
Я не понимаю, о чем он говорит. И зачем он вообще говорит. Молчи!
Потом он тычет в мою сторону пальцем и хочет что-то сказать, искривив губы. Но я перебиваю его:
– Иди ты на хуй, Витек.
Он не ожидал, теряется, пожимает плечами, ищет, что ответить.
– Дай чистый листок бумаги, – спокойно говорю я.
Он, невпопад хихикнув, показывает пальцем на принтер, в который заряжена офисная бумага. Я беру оттуда лист, мимо Витька иду к окну, сажусь на табурет у подоконника, достаю из кармана авторучку, пишу расписку:

«Я, Степанков Николай, получил от Карабейникова Игоря за написание сценария «Стэп бай стэп» две тысячи долларов…»
Потом, когда Игорь изволил меня впустить к себе, пришлось написать еще одну расписку, за предыдущие получки. Я все написал, получил две тысячи и уехал домой. Рак будет отомщен. Душа его успокоится.
Дома в положенный срок я сократил сценарий до двух серий.
Дальнейшие события развивались так.

ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА
ДЕВИЧЬЯ ФАМИЛИЯ

Последний вариант сценария «Стэп бай стэп» я отправил двадцать четвертого июля две тысячи восьмого года.

Цитата: Коломеец. (крутит пальцем пистолет на курке) У меня есть бонус. И девять патронов к нему. Как ты сказал? «Я пуля со смешенным центро?» Я убью тебя по-дружески быстро и не больно.

Безусловно, это не самый лучший сценарий, который я написал. Безусловно. Но я столько сил и нервов потратил, что он мне стал ненавистен. Я проклинал тот день, когда первый раз пришел на встречу к Карабейникову. Меня опять занесло черти куда. Жизнь дается по силам…
Тогда я для смелости заказал мохито. Прождал полчаса. Потом заказал еще. Когда приехал Игорь, мы выпили еще по мохито. За знакомство. Потом продолжили. За мое участие в проекте.
Господи, когда же все это кончится?! Безумный человеческий ад.

Я приехал на съемочную площадку проекта «Стэп бай стэп» через три дня, после того как отправил последний вариант сценария. Мои нервы были на пределе. Почему? Все свалилось в одну кучу. Нам с Алисой нужно переезжать из Егорьевска в Москву, нужно искать квартиру, из Сибири в этом месяце мне нужно забрать на каникулы девятилетнюю дочь. Я ей обещал эту поездку в столицу еще весной. Но сейчас я не могу этого сделать. У меня затянулся проект «Стэп бай стэп». Плюс ко всему Карабейников просит меня работать скрипт-доктором на площадке. И я устал. У меня нет больше сил. Я не хочу больше видеть эту голубую тусовку, я не хочу защищаться от их голубых провокаций, не хочу слушать упаднические доводы.

– Я не буду работать на площадке, – сказал я Карабейникову.
Минуту назад он объявил перерыв. Красный от волнения Михаська истерично кричал на какого-то толстого лысого слесаря ДК. Актеры в костюмах бегали по коридорам дома культуры, что недалеко от театра Советской Армии. И среди них Эвелина Биляданс, которой я в детстве мечтал засадить, крикливая и прелесть какая глупая Юлия Винчестер, толи баба, толи мужик Лара Собака, надуманная звезда российской эстрады, пидор Тим Брегов, мой друг Володя Дроздов и единственный нормальный мужик Максим Сокол.
Володя, пробегая мимо, остановился, помахал мне рукой, но подходить не решился. Понял, что у нас с Карабейниковым серьезный разговор.
– Почему? – спросил меня Игорь.
– Потому что, считаю, что я выполнил поставленную задачу. Сценарий написан. Я не хочу работать на площадке. – говорил я почти равнодушно и  спокойно как никогда.
– Сценарий не написан, – припечатал Карабейников и сурово посмотрел мне в глаза.
– Сценарий написан, – жестко заявил я. – Еще раз говорю: сценарий «Стэп бай стэп» написан. Я не намерен работать редактором на площадке.
«Только бы не сорваться, только бы не сорваться» – думал я.
Карабейников оскалился:
– Но ты исчез на два дня. Я дал тебе две тысячи долларов.
Я сорвался: Меня распирало от злости:
– До этого я работал 20 часов в сутки. Целую неделю! – Меня распирало от злости. – Я работал на тебя больше трех месяцев. Три месяца без выходных, днем и ночью. А ты бросил мне жалкую подачку! Я написал сценарий «Стэп бай стэп». Я, Николай Степанков. – Возгласил я, глядя ему в глаза.
«Ебнуть тебе сейчас или не ебнуть, козел?» – думал я. Мои мысли, видимо, читались, и Карабейников затих, опустив глаза.
И я ушел оттуда. Ушел навсегда. Мне стало удивительно легко. Больше ничего не связывает с этими пидорами. Только фамилия моя будет стоять в титрах этого голубого по самые не балуйся фильма. Так я думал. Я не предполагал, что все будет гораздо хуже.

Прошло два месяца, и в средствах массовой информации я увидел первое информационное сообщение, в котором значилось, что Игорь Карабейников заканчивает производство фильма «Стэп бай стэп». Далее сообщалось, что автор сценария он же, со своей девичьей фамилией. Моей фамилии, стало быть, нет, зато автором значится Игорь Карабейников. Бля! Пиздец!
Дня через два последовало еще одно информационное сообщение. И опять без упоминания моей фамилии. То есть получается, что меня решили кинуть.
Я недолго думаю, регистрирую сценарий «Стэп бай стэп» на электронном портале. Хотя, по сути, уже поздно. Я ведь не думал, что Игорь Карабейников, человек из Кемерова, бросит меня, обманет. Нет, не думал. Друзья мне потом говорили, нужно было отправить сценарий самому себе по почте ценным письмом. Но кто мог знать, что этому человеку придет в голову такое.
После моей регистрации сценария Карабейников предпринимает следующие действия: он изменяет буквы в названии фильма: вместо «Стэп бай стэп» пишет «СтЕп бай СтЕп», меняет по букве в фамилиях персонажей, например, «Коломеец» на «КоломИец». И дальнейший PR проходит без сучка, без задоринки.
Я же тем временем обошел трех адвокатов, но не услышал толковых объяснений. Один из них сказал, не заглядывая в мои документы и принесенные бумаги:
– Давайте сто тысяч, и мы выиграем дело.
Я понял, что это бред. Ушел.
Второй сказал, что можно, в принципе, доказать в суде, что «рабский» договор, который я подписал с Карабейниковым, можно считать не подписанным. Или что-то в этом духе.
– То есть? – заинтересовался я.
– То есть в договоре нет даты окончания, даты сдачи сценарии. Она не зафиксирована.
И назвал сумму, за которую будет работать, – четыре тысячи долларов.
– Ох, бля! Нет, дядя… Пасибо.
Третий адвокат «успокоил» меня тем, что можно, по сути, добиться признания авторства сценария и высудить моральный ущерб – две тысячи долларов. Не густо. И назвал свою сумму – две тысячи долларов. То бишь получается, что даже в случае успешного решения дела я выиграю лишь имя в титрах: автор сценария фильма «Стэп бай стэп» Николай Степанков. И застрелиться после этого от голода.

Наступил новый две тысячи девятый год. После Рождества в средствах массовой информации пошли новые сообщения, что фильм все же называется «СтЭп бай стЭп», но автором сценария, как прежде, значился он – Игорь Карабейников под своей девичьей фамилией. То есть мой кемеровский «друг», видимо, посовещался с юристами, они ему сказали, о`кей, ничего страшного, можно оставлять название «Стэп бай стэп». Можно. ХЗ на этого Степанкова. Кишка тонка.
Я снова стал искать поддержки, позвонил своему другу актеру Володе Дроздову, спросил его, поддержит ли он меня в суде. Он промолчал. А со следующего раза вообще перестал отвечать на звонки. Я же начал писать ему СМС:
«Ты тоже считаешь, что я не писал этого сценария?»
Он молчит.
«Ты пидор, – пишу я ему, – ибо бывших пидоров не бывает».
Он присылает мне последнюю СМС:
«Я очень сожалею, что познакомил тебя с Карабейниковым. Я хотел сделать доброе дело. А потерял двух друзей. И тебя, и его».

Первый свидетель отвалился. А ведь именно ему я отправлял по электронной почте сценарий «Стэп бай стэп». У меня остается главный свидетель – Алиса. Плюс к этому летние статьи в СМИ, где я назван сценаристом фильма, и еще тридцать восемь электронных писем электронной на почту Игоря Карабейникова. Хотя, как мне сказал один из адвокатов, он может поменять сервер, и это уже не будет никаким доказательством.
Через неделю мне позвонили с канала РенТВ, с программы «В час пик», попросили дать комментарий по поводу того, что у меня украли сценарий. Я приехал в «Останкино», дал интервью, рассказал все. Они долго добивались, чтобы получить интервью от Карабейникова, но тот отвертелся. Сюжет прошел в эфире. Но оттуда вырезали фамилию «Карабейников» и название фильма «Стэп бай стэп». Сюжет, надо сказать, получился достаточно абстрактным, мол, сценарист Степанков писал сценарий, продюсер его обманул, кинул, не заплатил. А кто кинул, кто обманул – умолчали. Ну да бог с ними. Показали сюжет и ладно. Светанулся Степанков на РенТВ, и на том спасибо. Откланиваюсь.
Через месяц я думал, что фильм «Стэп бай стэп» пойдет в прокат. И в марте я полетел в Сибирь за пистолетом.

ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ПИСТОЛЕТ

Я сел в самолет, поудобнее устроился в кресле, позвонил на прощание Алисе. Она не смогла со мной полететь. Нужно делать дела. Да и денег, надо признаться, у нас не слишком много. Можно даже сказать, совсем мало. Заказов на сценарии сейчас нет, ибо кризис, ибо кино в России снимать перестали. И мы занялись своим делом. Об этом я пока рассказывать не хочу – боюсь сглазить.
Так вот. Я летел в самолете над просторами России. Сидел рядом с толстой тетей, в жирное запястье которой впились маленькие золотые часы.
«Не повезло», – подумал я.
Сидеть в самолете рядом с худым человеком завсегда удобнее, чем с толстым. С толстым тесно. Глубокой ночью вместе с другими пассажирами я отужинал, откинул спинку кресла и уснул.
Мне приснился старый пистолет, который я когда-то, будучи юношей, купил за двадцать пять рублей у пьяного соседа по даче. Мы с друзьями приехали на мичуринский (так тогда в Сибири называли дачи), распределились по всему участку, кто уплетал малину, кто ел крупную клубнику (которую мы называли викторией), кто навалился на крыжовник. Нам тогда было лет по одиннадцать. Мы еще только-только перестали играть в войнушку, о  девочках еще толком не думали, а романтики нам хотелось. И вдруг из-за забора показался сосед по даче, дядя Дима. Дядя Дима, как правило, был пьян. Отек с его лица практически никогда не сходил. И глаза у него были как будто подкрашены. Это потому что он шахтер. Год назад вышел на пенсию. У всех кузбасских шахтеров раньше глаза были как будто подведены тушью. Долго еще он ходил с подкрашенными глазами. Пока не умер от сердечной недостаточности в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом.
Так вот. Дядя Дима перегнулся через забор, молча, поманил меня к себе и огляделся по сторонам. Мне не очень понравилось, что меня призывают пальцем, но я все равно пошел, утерев губы от ягодного сока. Дядя Дима протянул для рукопожатия свою мозолистую огромную ладонь, облизал пересохшие губы и шепотом начал базар:
– Дело есть, Николай, на двадцать пять рублей.
– Ну и, – с подозрением обронил я.
– Есть у меня кое-что, – заговорщицким тоном с хитрой улыбкой и прищуром сказал дядя Дима.
– Что? – спросил я.
– Двадцать пятку найдешь? – вдруг он задал вопрос.
– Для чего?
– Пушка у меня… есть, – тихо-тихо произнес дядя Дима.
– Какая? – заинтересовался я.
– Настоящая, пистолет ТТ. – Почесал он свое пузо.

Мы с Цыпой и Длинным купили у дяди Димы на троих этот пистолет с черными от времени деревнями щечками, двадцатью четырьмя патрона и одним магазином. В магазин входило восемь патронов. Мы отстреляли в лесу шестнадцать. И через неделю закапали «игрушку» с оставшимися боезапасом в подполье на моем мичуринском. Через пять лет Цыпу зарезал Выхухоль. Через полгода Андрей по прозвищу Длинный, подсев на «ханку», за воровство на пять лет отправился на зону. Через четыре вышел. А через два месяца снова сел. По сути, я один остался хозяином пистолета. Я уже забыл, в каком именно углу подполья мы его закопали.

Самолет успешно сел в Кемерове. Я вышел на воздух с тяжелой головой. В самолете я то спал, то не спал, то толстая соседка переворачивалась с боку на бок, отчего мое сиденье ходило ходуном.
В общем, я прилетел на свою малую родину – в Кемерово, который я не люблю за ужасную экологию. Город стоит в яме, и часто по утрам в безветренную погоду там стоит такой смок, что – мама дорогая – не продохнуть. Сплошная химия.
Через два часа я прибыл в Анжеро-Судженск.
На следующий день я поехал на старую дачу, взял лопату, забрался в подполье и с двух попыток выкопал свою детскую «игрушку» – пистолет ТТ (Тульский Токарева).
Черт его знает, сколько могут храниться патроны 7,62 мм? Пистолет ведь тысяча девятьсот тридцать шестого года. Десять лет назад мы отстреляли шестнадцать патронов, и не было ни одной осечки. Кто знает, как повлияли десять лет под землей на спусковой механизм и патроны. С виду все было очень даже прилично. Дома у родителей, пока их не было, я разобрал пушку, почистил с маслом, завернул в плотную бумагу и спрятал в дорожной сумке.

***
Через три дня я садился в поезд Томск–Москва. Так как в самолете с пушкой меня бы явно арестовали. Перед поездом, слава Богу, досмотра вещей нет.
Я сел в купе, забросил сумку на багажную полку, быстро поужинал мамиными котлетами, лег на свое место и уснул. На следующий день после Омска на одной из станций  в купе, где я ехал, зашли двое крепких молодых людей.
– Николай, – протянул мне руку один, что повыше.
– Николай, – я с улыбкой пожал его руку.
– Тоже Николай? – спросил тот и рассмеялся.
– Тоже, – сказал я.
Второй, который был в джинсовой куртке с нарисованным львом на спине, тиснул мне руку и преставился:
– Дима.
– Очень приятно, – ответил я и подумал, что ехать сейчас будет очень даже не скучно. Не то что до Омска. Со мной ехали две пожилые женщины, которые, не переставая, всю дорогу ели курицу, вонючий сыр и запивали все это пакетиковым «чаем».
Николай весь вечер травил анекдоты. Мы с Димой покатывались со смеху. Дима рассказал, что у него в Омске жена с двумя детьми, а он ездит на заработки в Москву. Николай неженатый, занимается бизнесом, что-то возит из Москвы.
«Сразу видно, хорошие люди», – подумал я, угощаясь бутербродом с красной рыбой, который сделала для Димы заботливая жена.
Вечером Дима достал из чемодана бутылку армянского коньяка, поставил ее на стол, налил по трем пластиковым стаканчиком и предложил:
– За знакомство.
Я выпил.
Проснулся я на вокзале, в милиции. «Добрые» ребята, клофелиньщики из Омска, подсыпали мне в коньяк дури и обобрали. Самое страшное, что увели мою детскую «игрушку», пистолет ТТ. У меня не было ни денег, ни документов, ни оружия.
В Москве в милиции я подписал протокол и пошел домой пешком – почти  десять станций метро.

ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
ПРЕМЬЕРА

Двадцать первого мая я шел по Новому Арбату к киноцентру, где через пятнадцать минут должна состояться премьера фильма «Стэп бай стэп» режиссера Игоря Карабейникова. Я купил билет вчера.
Май на Новом Арбате благоухал выхлопными газами. Я вспомнил предсказание старушки Ванги: Арбат уйдет под воду. Уже прошло больше десяти после ее смерти, а старый и новый Арбаты все еще стоят. И вода здесь появляется разве что после дождя в лужах. Неужели Ванга ошиблась? Или еще не время?
На самом деле я сейчас хотел именно этого. Я мечтал, чтобы Арбат со всеми своими кинотеатрами и дорогими магазинами скрылся под водой. Чтобы не было сегодня никакой премьеры музыкального фильма «Стэп бай стэп», над сценарием к которому я бился три месяца. Я умирал над этим сценарием. Я ненавидел его. Я готов был перерезать себе вены. Только бы не видеть этого фильма. Только бы не видеть титров, где не было моей фамилии.
Две недели назад «добрые» клофеленьщики Николай и Дима забрали у меня все: деньги, документы, вещи и самое главное – они лишили меня оружия места – моего пистолета ТТ (тульского Токарева). Нужно уже перестал об этом думать и жалеть. А я не могу.

Я шел мимо церкви Симеона Столпника. Моя правая рука инстинктивно потянулась ко лбу, дабы возложить крест. Но я остановился. Боже мой, что же такое рабское засело у нас внутри? Какого черта? Я вспомнил, как всякий раз, проезжая мимо храмов, Михаськи вмиг перестают смеяться, начинают креститься и класть поклоны куполам. Не буду. Не буду.
Я шел по бывшей Собачей площадке, где при Иване Грозном держали собак для царской охоты. Я бы многое отдал, чтобы посмотреть, как выглядел Новый Арбат пять столетий назад. Кстати, геи очень любят распространять легенды, что Иван Грозный был тоже их ориентации. Куда не плюнь – пидоры.
Я шел смотреть мое кино.
В кинотеатре я не увидел знакомых. Но это и хорошо. Пусть меня никто не узнает. Я вошел в полный зрительный зал, сел на свое десятое место – в тринадцатый ряд.
Сеанс начался.
Я ушел с премьеры, когда меня бросило в пот после начальных титров, где были указаны практически все персонажи этого романа: Игорь Карабейников – продюсер, режиссер (он же «сценарист», он же Мишутка, он же Михасик), манерный Олег – директор (он же медвежонок, он же Мишанька), Ирина (девушка с накаченными губами) – директор по кастингу, исполнительный продюсер – Вадим Ящуров, все актеры, из которых один только не голубой – Максим Сокол.
Я бежал по Арбату сломя голову. Люди сторонились  меня. Я надеялся, что стоически выдержу просмотр фильма. Но не смог. Не удержался. Я рванул до Поварской улицы, пересек ее, нырнул во дворы и дальше побежал по Мерзляковскому переулку. Остановился у музыкального училища, перевел дыхание и вспомнил о своей сумке, болтающейся через плечо. Я открыл ее и достал охотничий нож. Это единственное холодное оружие, которое у меня было, подарили друзья на тридцатилетие в Томске. Сегодня я взял его с собой на всякий случай.
До улицы Академика Королева нужно ехать. Я зашел в метро на «Арбатской», доехал до ВДНХ. Вышел на воздух и отправился в сторону офиса Игоря Карабейникова.
Я уже многократно пожалел, что связался с этой компашкой. Что со мной только не было? Я был в ночных клубах, на концертах иностранных звезд, в голубых саунах, в вытрезвителях, попадал под колеса, терял телефон, ломал ноутбук, просирал большие деньги, без ума, без памяти. Меня, в конце концов, просто наебал тот самый Карабейников. Обещал золотые горы, процент от проката, перспективы роста, голубую карьеру. А бросил только жалкую подачку. Много воды утекло, много говна пришлось сожрать. Что я сохранил? Свою честь и свою жопу. И это не мало. Три месяца в объятиях сатаны, к которому я иду, чтобы рассчитаться.
Вдруг звонок мобильного телефона. Мне сейчас редко кто звонит – я снова не в фаворе, я снова персона нон-грата. Друзья в такие моменты стараются не звонить, не хотят запачкаться в декадансе. Да мне и не нужно их звонков. Я переживу. Один. Хотя не все так плохо. У меня есть любимая женщина – Алиса. Это она, кстати, сейчас звонит. Она не знает, что я пошел на премьеру фильма «Стэп бай стэп». Она не знает, что я взял с собой охотничий нож, который мне в Томске подарили друзья. Она не знает, что я сейчас иду по улице Академика Королева к зданию, где находится офис продюсера, режиссера, гнойного пидора Игоря Карабейникова.
– Да, Алиса, слушаю тебя.
– Коля, привет! Как ты?
– Нормально.
– У меня для тебя хорошие новости.
– Рассказывай.
– Тебе предложили работу. На новом проекте. Полный метр.
– А кто предложил? Надеюсь, не пидоры.
– Нет. Мне позвонили из компании Федора Бондарчука. Он хочет предложить тебе работу на проекте.
– Он сам хочет?
– Да.
Я переложил мобильный в другую руку, вытер испарину со лба и спросил:
– А где встреча?
– На Мосфильме.
– А когда?
– Через час.
– Через час?
– Через час.
– Но я не могу через час. Часа через два-три.
– А что у тебя сейчас?
– У меня одно важное дело.
– Какое?
– Мне нужно встретиться с одним человеком.
– Ты что?! С кем встретится? Тебя там Бондарчук будет ждать. Я сказала – ты будешь.
– Ничего не поделаешь. Через два часа.
Я шел по улице Академика Королева. Я не думал о Федоре Бондарчуке. Я думал об Игоре Карабейникове. А за пазухой у меня лежал охотничий нож, который мне на юбилей подарили друзья.

ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА
АРКА

Запах белой черемухи переплетался с аммиачным амбре от бетонных стен мрачной арки. Я стоял на углу. За углом – шел он. Я слышал шаги, голос – беседа по мобильному телефону. Эхом от стены смех.
И я передумал его убивать. Передумал писать об этом. Зачем? А то вдруг кто-нибудь захочет мне отомстить и прямо в этой же арке убьет голубого режиссера Игоря Карабейникова. Мне зачем это? Я же писатель. Я просто обычный сумасшедший гений современности.
Я не стал дожидаться его в арке. Я пошел к останкинскому пруду и выбросил нож в воду. Выбросил свой подарок. Выбросил свое прошлое. Бул-л-тых! И круги по воде.
Живи, Карабейников. Живи, пидор. Закончив этот роман, я не превратился в гомофоба, более того, я даже перестал на тебя злиться. Теперь ты мне смешон. Только лишь смешон. И я смеюсь над тобой. Смеюсь. Вы – прикольные медвежонки. Но мне с вами не по пути.
Пока. Я поехал на встречу...
    – До Мосфильма подбросите?
Я ехал, а по небу летели птицы – мои слова. Я отпустил их одно за другим на свободу.

Сергей Решетников © 2009-04-13
Иллюстрации к книге Юрий Решетников © 2015

По ссылке купить книгу «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» писателя Решетникова Сергея.