Сергей Решетников, писатель, сценарист, драматург. Тот самый Решетников

Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала. Третья часть

Голубая моя Москва (часть третья)

Голубая моя Москва (часть третья)

По ссылке можно вернуться во вторую часть романа «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» (Сергей Решетников) практика пука, кто кочет стать миллионером, исповедь гомосексуалиста

18+

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА
НОВЫЙ ВАВИЛОН

– Не может быть! – повторил я.
– Я не буду с тобой спорить, – сказал Карабейников, – Я останусь при своем мнении.
– Ну а где доказательства? Где факты? – нервничал я.
Я отказывался принимать эту информацию за правду. Ну ладно там Маяковский, бог с ним с Пастернаком. Но Есенин?!
– Я знаю одно, – продолжил я, – деревенского паренька Сережу Есенина первым заметил маститый поэт Николай Клюев. Николай Клюев, безусловно, был голубым. Да. Но Есенин?!
Игорь заметно оживился:
– Все верно. Именно Клюев – отправная точка! До октябрьской революции Есенин жил с ним. Вот видишь! Ты сам без меня нашел прямое доказательство, что Серега Есенин был самым натуральным гомосексуалистом. Нашим человеком.
– Это еще никакое не доказательство.
– Жил с Клюевым – не доказательство?
– Не доказательство. Я тоже с тобой работаю, но это еще ни о чем не говорит.
– Хе, – усмехнулся Игорь и на некоторое время замолчал.
Потом он опять замахал руками и закричал:
– А этот… как его? Друг Есенина?
– Какой? – заинтересовался я.
– Ну этот… Как его? Дай Бог памяти!
– У пьяницы Есенина было много друзей.
– Да нет. Нет! Ну, этот…
– Мариенгоф что ли?
Игорь подскочил с дивана, почесал нос, громко чихнул и сказал:
– Именно! Он! Мариенгоф! Вспомнил! Точно.
– Будь здоров! – сказал я.
Блин! Анатолий Мариенгоф – голубой??? На пару с Сережой Есениным??? Я вспомнил их двойной фотопортрет: оба улыбающиеся, в шляпах, пиджаках, в руках держат трости. Мариенгоф на голову выше Есенина. Я тоже тогда в смутные девяностые носил шляпу, мнил себя поэтом. Так вот, был случай, когда мы с моим кемеровским другом Мишкой Быковым гуляли по проспекту Ленина, не доходя до пересечения с улицей Ворошилова, за витриной фотосалона и висел этот двойной фотопортрет. Мишка, который чуть-чуть походил на Есенина, смеялся, показывал пальцем и говорил:
– Глянь, Николай, как мы с тобой! Ты этот… Который повыше… Как его?
– Мариенгоф, – напомнил я другу нерусскую фамилию поэта.
– Да, Мари… енгоф, – едва выговорил Мишка, – А я будто Есенин. Классно?
Мишка и вправду был на полголовы ниже меня. Но меня не устраивало такое разделение ролей. То есть я никому толком не известный Мариенгоф, а Мишка великий Есенин. Нет. Ни фига! Не пойдет.
– Что «не пойдет»? – переспросил меня Карабейников.
– Не пойдет, – повторил я, – не может быть, что Есенин – голубой. Мариенгоф, черт с ним, не буду спорить. Не знаю. Пусть будет на твоей совести. А Есенин точно не голубой. И женат он был на Зинаиде Райх. Правда, потом развелись…
– Вот именно, – перебил меня Игорь, – Именно, развелись. И причиной стал тот факт, что Есенин оказался голубым.
– Нет, – защищался я, – причиной было, скорее, пьянство Есенина и его бесшабашная дурь.
– Откуда ты знаешь? – прищурившись, спросил меня Игорь.
– А ты откуда знаешь? – в ответ спросил я.
Я, надо признаться, в глубине души сомневался. Черт его знает, этого Есенина, что у него было на душе? И какими он средствами пользовался, чтобы, так сказать, выбиться в известные поэты? Какие у него были отношение с Клюевым? Какие с Мережковским? С Городецким Сергеем? С Рюриком Ивневым? Не могу я судить. Так как глубоко не занимался изучением жизни и творчества Сережи Есенина. И «Роман без вранья» Мариенгофа, учась в институте, дочитал только до середины. Да и то пропуская отдельные места. Отчетливо помню какой-то стяг: «Мы требуем массового и беспощадного террора!» Также мне запала в голову информация о том, что Есенин был болезненно мнителен, высасывал из пальца своих врагов каверзы, которые якобы против него замышляли, сплетни, которые будто бы про него распространяли. Помню это. А дочитать роман до конца, стыдно признаться, не дочитал. Поэтому, черт его знает, может, Мариенгоф там словом или в полслова намекает о своем и есенинском пристрастии к гомосексуализму. Не знаю. Не знаю.
Вдруг прерывая мои измышления, Карабейников говорит:
– И Михалкин тоже наш.
– Что? – переспрашиваю я.
– Михалкин. Режиссер. Наш.
Мой ум отказывался уже что-то понимать.
– «Утомленные небом», «Свой среди многих, многий среди каждых», – называю я его фильмы в надежде, что ослышался.
– Да, Сережа Михалкин – голубой.
– Не может быть!
– Костя Эрнэстов тоже голубой.
– Это который на самом первом?
– Да. Актер Иннокентий Смогчуновкий тоже.
– Великий Смогчуновский тоже?
– Тоже.
Я встаю с дивана, говорю:
– Может, выпьем чего-нибудь?
Игорь хитро улыбается:
– Чего так? Закипело?
– Выпить хочется. Слишком много новой информации сегодня.
А сам думаю: врет он. Все врет. Не может Никита Михалкин быть пидором. У него и семья приличная. Жена, дочери, сыновья. Не, не может. Человек, я слышал, Михалкин не из легких, а вот то, что он пидор… Ну, я не знаю! Ну, ладно, черт с ним, с Костей Эрнэстовым и его голубым экраном! Но великий Смогчуновский чем Карабейникову навредил? За что его в гомосеки? О! Этот великий, великий Гамлет!
Я тут же вспомнил про деревню Татьяновка, что в Томской области, где родился актер. Я ведь, когда жил в Томске, был в этой деревне, трогал землю, по которой бегал юный Кеша. Нет, не может быть! Да ну.
– Ты придумываешь, Игорь! Ты мистификатор! Тебе просто так удобнее оправдать свое поведение.
Я понимал, что наш спор ни к чему не приведет. В голове у Карабейникова все разложено по полочкам, все прибрано, аргументировано, не прикопаешься. И нефиг вступать с ним в спор. Лучше молчи уже, Степанков. Молчи. Зачем тебе это нужно? Пусть он считает всех порядочных людей гомосеками, а натуралов держит за быдло и преступников.
Я сел на диван и уставился в ночное окно. В черном небе висела полная луна. Дура дурой! Такая же, как десять лет назад! Господи! Зачем это все? Может быть, Ванга была права? Может быть, через год или два Арбат затопит водой? Так ведь она предсказывала? Типа Москву постигнет кара небесная. Пускай.
Люблю ли я Москву? Хотелось бы сказать «да». Но на самом деле нет. Не люблю. Потому что ее, матушку, превратили во что-то ужасное. Видимо, поработали такие же, как я, приезжие, возомнившие себя полубогами. Покорители столицы, считающие предательство и подлость нормой. Шагающие по трупам, срущие три кучи в душу. Москва – новый Вавилон.
Игорь встал и сказал:
– Пойду приму ванну.
Я пожал плечами. Подумал, что он только что принимал душ. Ну да бог с ним. Пусть. Я сидел минут тридцать и ничего не делал. Мне не хотелось открывать ноутбук, не хотелось писать, сочинять, работать. Мне хотелось вырваться на свободу и оттрахать эту голую дуру луну. И крикнуть во все горло: натуралы всех стран, объединяйтесь! Я всегда, когда смотрю ночью на полную луну, хочу ее оттрахать.
Михасик приготовил ужин, толкнул меня в плечо и сказал:
– Николай, щас будем ужинать.
Потом он подошел к ваннной, открыл дверь и позвал Игоря:
– Любимый.
Через три минуты мы сели кушать. Михаська сделал яичницу, салат из капусты, пожарил картошки, нарезал колбаски, хлеба, вскипятил чайник. В общем, вполне талантливый холостяцкий ужин.
Игорь похлопал Олега по плечу и сказал:
– Михаська у меня отменно готовит. Он лучший.
– Да, очень вкусно, – согласился я, пережевывая колбасу.

И тут же вспомнил, как готовит мое солнце, моя Алиса. Алиса готовит волшебно. Я всегда в шутку ей говорю:
– Ты меня прикормила.
Она смеется:
– А ты меня что?
– Я тебя притрахал, – с гордостью заявляю я и, как Тарзан, бью себя кулаками в волосатую грудь и подпрыгиваю к потолку.
Мы оба вволю смеемся. Нам не мешает луна, нам не мешают крики соседей. Мы счастливы. Но это история для другого романа.

Мы с Михаськами закончили ужин. Игорь пересел на диван и потащил Олега за собой. Олег не сопротивлялся. Они стали флиртовать друг с другом, трогать друг друга за письки, хохотать.
– Ты мой медвежонок!
– Ты моя сладкая Мишутка!
– Ты мой Михасик!
– Ты мой кусок сладкой медвежатины!
Вдруг зазвонил мобильный. Игорь взял телефон, взглянул на определитель, стал вмиг серьезен и сказал:
– Жанна.
Потом он включил телефон и заискивающе начал разговор:
– Слушаю тебя, любовь моя!.. Да, у нас все хорошо… Да… Работаем. В офис дозвониться не могла? Милая, мы к Олегу поехали работать. Тут комфортнее. Душ можно принять… Нет. Нет. Не-ет, родная. Ну, Боже мой, нет. Жанна, любовь моя. Со Степанковым. Конечно, со Степанковым. Вот он сидит. Точно. Хочешь, я дам ему трубку. Он скажет тебе несколько слов. Работаем, конечно. Не покладая рук. Трудимся.
Во время всего разговора Карабейников держал руку у Михаськи в паху. Михаська молчал, нервно прикусив указательный палец.
Когда Игорь отключил телефон, Олег спросил:
– Чё там?
– Ревнует, – сказал Карабейников, посмотрел на меня и с ехидной улыбкой добавил, –  Уважает тебя моя жена, Степанков. Уважает. Говорит, не верю, что вы с ним… Подозревает, что с Михасенькой моим занимаемся черти чем. А тебя уважает. За что она его уважает, Михасик?
Олег заметно занервничал, закусал губы, потом сказал:
– Она меня совсем разлюбила, Мишаня.
Игорь притянул его к себе, прижался щекой к его голому животу и сказал:
– Успокойся, Михаська, скоро мы ее бросим. Скоро нам будет совсем не нужна.
Олег счастливый улыбался.
Игорь, не отрываясь от Михаськи, говорит мне:
– Ну что, может, соснем чуток?
– А работать? – забеспокоился я.
– Тяжелый день был, – сказал Игорь, поднялся, пошел в комнату, потом оглянулся и добавил: – работай, писатель.
Я спросил:
– А ты прочитал, что я написал?.. Я тебе вчера отправил?
Игорь искривился в лице и лениво бросил:
– Читал.
– И что? – поинтересовался я.
– Пиши еще, – сказал он, зевнув, и ушел в комнату.
Потом выглянул из-за косяка и добавил:
– Мы тут с Мишуткой перепихнемся. Присоединяйся.
После чего исчез и закрыл за собой дверь.
Михасик сложил грязную посуду в раковину, помыл руки, внимательно на меня посмотрел и протяжно пробормотал:
– Ох и вредный ты, Степанков!
– Почему? – спросил я.
– Игорь Николаевич много сегодня трудился. Устал. Ему нужно отдохнуть…
Я перебил Михаську:
– Ты вроде ему отсосал уже, чтобы он хорошо себя чувствовал…
Олег театрально возмутился:
– Некультурный ты, Степанков! Не отсосал, а доставил удовольствие.
Я развел руками. Младший Михаська ушел вслед за старшим.
Они еще долго театрально шебаршились в комнате, хихикали, гремели стульями, шептались о чем-то, опять хихикали, хохотали, театрально-показательно постанывали.
Потом дверь открылась. Вышел голый Игорь со стоящим бобоном и, смеясь, сказал:
– А хочешь посмотреть, как мы с Михаськой делаем это?
– Что?
– Ну это…
– Гм.

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ВОЗРАСТ ХРИСТА

Для меня сделали пропуск на студию. Хотя студией три небольших кабинета с темнушкой назвать трудно. Но юридически ведь это студия? Студия.
Студия New Lain first Blue Studio, которая находится на восьмом этаже девятиэтажного здания бывшего советского НИИ имени небезызвестного Филиппа Филипповича Преображенского.
Что там есть. В одном кабинете монтирует фильмы и всяческую рекламу Витек. В другом сидит Ирина – девушка с большой грудью и толстыми губами. Там же еще пара-тройка человек. В том числе, второй режиссер Роман Ермошин. Невысокого роста, широкоплечий мужчина сорока лет, с черными кудрями. Он на протяжении трех месяцев регулярно мне названивал и задавал один и тот же вопрос:
– Сценарий готов?
Я нервничал и говорил:
– Нет еще.
– А когда будет готов?
Я не знал, как и что ему объяснить, что Карабейников тянет резину, что мы который месяц занимаемся подробным сюжетником, что на самом деле мы не пишем, занимаемся черти чем, а я потом приезжаю домой и с тяжелой похмельной головой сочиняю сцены, продумываю ходы, детали.
Мелькали перед моими глазами и другие люди. Мужчины и женщины. Однажды полная тетя, пробегая мимо, сунула мне на подпись договор. И я, как часто бывает в России, на ходу, вслепую, не ознакомившись, не прочитав толком, подписал. Пожалуйста, кушайте с булочкой. Нате. Был некий двадцатипятилетний парень с длинными немытыми волосами. Чем он занимался на студии, я так и не понял. Что-то вроде ассистента режиссера. Не знаю. Врать не буду. Я ведь, скажу по секрету, никогда не вру. И поэтому не буду.
В лучшем кабинете восседала персона номер один – Игорь Николаевич Карабейников, который, блин, ничего не читал из того, что я писал дома и присылал ему по электронной почте. Будь то синопсис, сюжетник или сцены. Он изначально был убежден в том, что вместе мы напишем гораздо лучше. Вернее, как вместе? Под его, типа, бдительным руководством. Потому что сам-то он ничего практически не писал и писать не умел. Только тексты песен: «Ты меня расстроил, пистолет пристроил, к моему виску… Разговор был быстрый, пожалуйста, контрольный сделай выстрел… Пожалуйста, контрольный сделай вы-ыстре-е-е-ел…».
– Ты же у нас писатель, – говорил он мне.
«Степанков, признайся честно, ты уже тут замучился? Да не-ет. Что «да не-ет»? Ну, маленько замучился. Чуть-чуть. Работа не легкая, да, Степанков? Ну ладно, не скули. Будет и твоей улице праздник. Я терплю.» – Беседовал я сам с собой.
Боже мой, поскорее бы закончить проект и получить свои денежки. Ах вы деньги, деньги, деньги, рублики… Поэтому дома я впахивал, как бобик: сделал новую схему отношений, новые характеристики персонажей, опять набросал начало сценария и несколько сцен. Ведь в творческом процессе самое главное начать. Как начнешь, так и будет. Хорошо начнешь – хороший сценарий получится. С натяжкой начнешь – твои проблемы, твой геморрой. Литературную землю перед написанием сценария важно вспахать, удобрить, потом грамотно засеять. Далее регулярные прополки, поливки, борьба с грызунами и паразитами всяческими в лице продюсеров и советчиков разных. Потом можно и собирать урожай. Собирать урожай завсегда приятно и, по сути, легко. То есть к чему я веду. Написать сценарий легко. Пробить стену непонимания, добраться до написания – гигантский труд.
Я поднялся в тесном лифте на восьмой этаж. Вышел, иду по не ремонтированному с советских времен коридору, и у меня вдруг возникает ощущение, что меня там, в конце этого длинного коридора ждут. Мне там рады. Я там нужен. Какое потрясающее ощущение! Ощущение собственной нужности, социальной востребованности. Оно так необходимо человеку творческому, по сути, одинокому. Любой человек немного одинок, каждый из нас по-своему одиночка. А я вообще асоциальный, ужасно асоциальный и невоспитанный.
Так вот. Иду я по коридору. А мне сегодня исполнилось ни много, ни мало тридцать три. Тридцать три года! Возраст Христа! С ума сойти! Михаил Юрьевич Лермонтов погиб шесть лет назад. Федор Михайлович Решетников три года назад скоропостижно почил. Также три года как повесили – или повесился – Сережа Есенин. А я до сих пор хожу по земле пешком. Без своего угла, без регулярного дохода. Не написавший нужного людям романа. Два года назад, приехав в Москву, я думал, был уверен, что я драматург. Теперь я знаю точно – я писатель. Самый настоящий. Русский. Не еврей, замаскировавшийся под русского. И не пидор, надо сказать. Алкаш только чуть-чуть. Хотя Алиса говорит, что не чуть-чуть:
– А самый настоящий алкоголик.
– Согласен.
Тут ведь самое главное осознание своего алкоголизма, как только осмелишься сам себе признаться, что ты алкаш, – все, можешь завязывать пить. Лет через пять, раза с третьего, даст Бог, получится. А если ты сам себе категорично так не скажешь – алкаш, то бесполезно бросать, вшиваться и кодироваться. Деньги на ветер.
Навстречу мне идет монтажер Витек. Протягивает руку:
– Как дела?
– Зашибись, – бодро отвечаю я.
Я еще полон сил и энергии. У меня еще не затраханы мозги, не засрана душа, не попорчена кровь, не расшатаны нервы. Я не поддался на провокации, остался при своих принципах. Я натуральный натурал, моя жопа цела, кстати. Плюс ко всему, у меня есть работа. Я еще думаю о хорошем. Еще не думаю о пистолете. Не думаю держать нож за пазухой. Многое могу, на многое способен. И мне на частности глубоко насрать.
– Отличный ответ, – с улыбкой бросает Витек.
Потом он тычет в мою сторону пальцем и говорит, искривив губы:
– У тебя коза из носа торчит!
Я схватился за нос, стал шарить пальцами, искать. А он широко улыбается и объясняет:
– Шутка юмора.
Хитро прищуривается, как будто на чем-то меня поймал, громко щелкает пальцами и спрашивает заговорщицки:
– Ну? Как закончили? Успешно?
– Что?
– Ну. Тогда, ночью.
Во рту у меня стало плохо. Или из пасти Витька чем-то воньнуло. Я машинально достал из кармана джинсов пачку с жевательной резинкой, выдавил один прямоугольник, зажевал, чихнул от переизбытка ментола, ударившего в нос, и ответил:
– Нормально. Покреативили.
Витек с прищуром подозрительно заулыбался. Я еще раз чихнул и показал пальцем на его лицо:
– У тебя нос между глазами. А за ними – пустота.
Витек дотронулся до своего носа, сморщился. В его глазах шевельнула хвостом мысль и… и притихла.
– Это что шутка, типа?
– Нет. Это, типа, правда, – ответил я, натянуто улыбнулся и пошел в конец коридора, где базировалась студия.

Про пустоту, конечно, это я херню сморозил. Не остроумно. Не смешно. Э-эх! Выдохни, Степанков! Я выдохнул.
Что Витек имел в виду, когда спросил о том, как мы закончили?  Может он думает, что я отдался Карабейникову? Ведь я не вылетел из проекта после первой рабочей ночи. Видимо, натурал в студии New Lain first Blue Studio – это нонсенс. Что я тогда нащупал у Игоря под волосами? Жировик или рожки? Боже мой, какие рожки!? Смешно, ей Богу, Степанков! Ты ходячая паранойя. Не, это кокс с текилой. Это не я.
Вспомнил слова Карабейникова:
«Он же медвежонок. Ты посмотри на него. Натуральный медвежонок Мишутка – губы трубочкой и будто маленькому ребенку. Ути мой маленький».
«Я думал, ты завалишь его на стол и прямо там, не сходя с места, отсосешь. Михасик, ты был такой дурачок. Медведь просто».
Витек, конечно, мудак полный. «Как закончили?». По себе людей не судят.

Я шел по длинному коридору НИИ дальше и снова размышлял о своей нужности. Мне тридцать три. Спектакль по моей пьесе скоро поставят в РАМТе. Наверное. И на Украине в городе Николаеве будет постановка. У меня сейчас есть работа. Есть немного денег. Я вижу впереди цель. Чувствую в себе силы. И я счастлив. Не совсем, конечно, не абсолютно. Ну так. Нормально. Сойдет.
Только мы с Алисой забрались черти куда. В самую жопу Московской области – в Егорьевск. Ну, даст Бог, сделаем там бизнес. Правда, пока никаких движений. Не выходит, блин. Тяжело начинать с нуля. В России без поддержки практически невозможно. Особенно если ты не еврей и не гомосексуалист. А еще лучше то и другое вместе. Тогда тебе флаг в руки, барабан на шею, и шагай на первый канал. Ты наш чувак. Тебя вместе и всех пугачевских гомосеков будет любить вся страна.    

Навстречу мне вышла Ирина, директор по кастингу, с накаченными (а может, нет?) губами. Зачем так сильно накачивать губы? Люди становятся похожими на губошлепов или, того хуже, на гуимпленов. Им кажется, что толстые губы – это удивительно эротично. Да, это эротично. Только тогда, когда это гармонично. А то часто бывает, носик пуговкой, глазки зернышки, а губы – губошлепы. С такими губами стоять на дороге и зарабатывать отсосом. По сто долларов за отсос… Пойдет? Пойдет. Нормально, сто долларов. А может, полтинник. Да и полтинника хватит! Одинокий бизон Великих равнин во мне не просыпался. Иногда так происходит. Одна и та же девушка в разные дни может выглядеть совершенно по-разному. Один день смотришь – и тебя поражает критический стояк. И ты думаешь: вот вдуть бы по самую цурепицу. Ан нет. Иди мечтай. Люби Дуньку Кулакову. В другой день та же самая девушка кажется тебе уже никакой. Почему-то. Толи губы не так накрашены, толи уголь на ней ночь напролет возили, то ли флюиды ее выдохлись, толи не ебана, толи заебана, толи тебе нужно уже задуматься о здоровье предстательной железы.
Кстати, дам один чумовой рецепт – как привести в порядок предстательную железу. «Собачки» – в Сибири так в народе называют льнянку остролопастную (дикое, конечно, научное название). Гениальное средство. Несколько кустиков залить в термосе не доведенной до кипения водой. Плотно закрыть и оставить на ночь. То есть дать настояться при температуре. С утра принимать три раза в день в течение месяца. «Собачки» из Сибири – это трава, которую еще можно назвать «прощай простатит». Не надо никаких аптечных лекарств.    

– Здравствуйте, Николай! – первой поздоровалась Ирина.
– О! Здравствуйте! – опомнился я, как будто раньше ее не приметил.
Она широко улыбнулась. Она всегда широко улыбалась. Что-то я хотел… сказать… или подумать… Она идет мимо. Еще вот-вот и пройдет. И исчезнет вдали нескончаемого коридора советского НИИ имени Филиппа Филипповича Преображенского. Бизон во мне спал. А каблуки по бетонному полу – цок-цок! цок-цок! Я думал, что нужно ей что-нибудь сказать, сделать какой-то комплимент. Ну же… А каблуки по полу – цок-цок! цок-цок! А бизону по барабану. Ему не нужна случка. Он весь в творческом процессе. Его запрягли в плуг, и он из свободолюбивого бизона превратился в послушного буйвола, который горбатится, пашет литературную землю для продюсерского глупого российского кино, которое делают бывшие клипмейкеры, рекламные агенты или советские, по самые небалуйся, режиссеры.
Все. Уже поздно. Она прошла, пашущий буйвол.
А в глубине коридора – цок-цок! цок-цок! По бетонному полу. Как подкованная лошадка. Все уже. Ускакала. ТЧК.

Как раз в это время в метрах пяти от меня открывается дверь, выходит улыбающийся Игорь Карабейников. Встречает меня, распахивает объятья, изображает поцелуй в одну щечку – в воздух, в другую – в воздух и говорит:
– Привет, родной! Почему не улыбаешься?
– Не знаю. Работать же иду…
– Улыбайся. Работать же идешь. Работать надо в приподнятом настроении.
– Работать надо в рабочем настроении.
Игорь толкает меня к дверям:
– Заходи уже, Степанков.
И я вошел. А там сидит сама Алла Борисовна. Блин! Как живая.

ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Я зашел в кабинет. А там сидит Алла Пугачева. Я растерялся. Стою, не знаю, что делать. Игорь представляет меня:
– Николай Степанков – лучший сценарист города Москвы. Лауреат всевозможных премий. Заслуженный драматург России.
Я смутился и покраснел.
Игорь спросил меня:
– Ну как? Похож?
– Кто? – спрашиваю я.
Игорь показал рукой на Пугачеву.
– Сережа Харламов – пародист. На сегодня лучший двойник Аллы Борисовны. Знакомься.
Я засмеялся. Блин! А я уже думал! Иногда ведь смотришь на звезд по телику, они выглядят совсем иначе, нежели в реальности. Видеокамера делает человека совершенно другим. Она его красит или уродует. Она его делает толще или худее. Она его любит или терпеть не может. Я уверен, что видеокамера тоже имеет душу. Какая-никакая, а душа.
Игорь приобнял пародию на Аллу Борисовну и сказал ей, глядя в глаза:
– Сережа, спеши, спеши. Переодевайся. Все прекрасно. Костюм отличный. Грим супер. Звони завтра Ирине, будем тебя заявлять, – он широко улыбнулся, – все еще только начинается. Бай-бай.
Сережа встал, кокетливо помахал мне пальчиками и вышел за дверь. Опять гомосек, подумал я.
Игорь выскочил вслед за пародистом.
Всюду гомосеки, додики.
Я огляделся. В кабинете все как всегда. Стол завален бумагами. Рачок в аквариуме гоняет плоскомордых ящеров. Огромный, внушающий уважение бордовый сейф, наполненный чем-то, как прежде стоит на месте. Что там внутри? Любопытно. Может быть, много тысяч долларов. А может, и не много.
Я сел на диван из черной кожи. Игорь зашел в кабинет и спросил:
– Ну что?
– Что?
– Как дела? Что сделал?
– Несколько сцен набросал для фестиваля.
– Отлично. Брось мне на компьютер. Я посмотрю.
– Я уже отправил три часа назад, по электронной почте. А ты прочитал сцены, которые я отправлял в прошлый раз?
– Прочитал.
– И как? – полюбопытствовал я.
Карабейников подошел к аквариуму, покормил живыми червяками из стеклянной баночки ящеров и рака. Потом повернулся ко мне и спросил:
– Что ты говоришь?
– Я говорю…
Игорь, как всегда, вдруг сделал танцевальное па и не дал мне сказать:
– Улыбайся, Коля, улыбайся! Если ты думаешь, что, будучи серьезным, ты умнее выглядишь, то глубоко заблуждаешься.
Я через силу улыбнулся.
– Вот! – толкнул меня в плечо Игорь, – умеешь ведь. И как тебе пародист Сережа?
Я пожал плечами:
– Нормально.
– Что значит – нормально?! Он прекрасен. Он лучший.
– Гомосексуалист?
– И, что характерно, не скрывает этого.
– Заметно.
Игорь как всегда резко вскочил, бросил:
        – Щас. Я быстро, – и исчез за дверью.

И пропал на два часа. Оказывается, он опять уехал на какие-то переговоры. Блин! Когда уже мы будем работать? Когда мы будем писать?  
На этот раз я взял с собой ноутбук. Вынул его из кофра, открыл, включил, поставил себе на колени, попытался сосредоточиться на работе. А ну, бизон! Паши непаханную землю прерий! Сценарий, только сценарий! Что-то екнуло в печенке. Сердце вдруг застучало. Нужно бросать пить. Дурацкая текила. Э-эх. Я вздохнул с досадой на самого себя.
«Напишу еще несколько сцен», – подумал я. В этот момент в кабинет вошел Олег. На нем новая стильная сиреневая футболочка и короткие шортики, из-под которых торчат худенькие ножки. Он кивком головы поздоровался со мной и спрашивает:
– Как жизнь?
– Хорошо, – отвечаю я.
– Почему не отлично?
– Потому что хорошо.
– Ясно, – спокойно говорит он и садится за компьютер Игоря. – Ясно то, что ничего не ясно.
Олег стал что-то искать в Сети, щелкать по клавиатуре, цокать языком. Иногда он с улыбкой произносил что-то типа «Вот он! Ой, какой сладенький! Одноклассничек».
В правом боку под ребрами еще раз екнуло в печенке. Когда-нибудь, точно, вскрытие покажет увеличенную печень… Сейчас я буду писать сценарий! Важно начать. Начнешь, потом само собой пойдет. Слово рождает слово, Степанков, ты знаешь об этом? Конечно. Слово мысли денатурат. Но ведь и из него можно строить, ваять, творить истину. Какая в современном российском кино истина, Степанков? В современном российском кино только говно. И от тебя тоже Карабейников хочет говна. Ясно? Понятно. Без тебя все знаю. ТЧК.

По любому нужно сосредоточиться. Сценарий, сценарий, еще раз сценарий!
– Прелестно! Вот он! Хорошенький! Вот он какой! – с улыбкой комментировал увиденное на экране ноутбука Олег. Он делал губки бантиком, раскрывался в милой улыбке, опять бантиком, опять в улыбке. Потом оторвался от компьютера и серьезно спросил:
– Чай будешь, Коля?
– Буду. Зеленый.
Олег встал со вздохом, будто не ожидал положительного ответа. Подошел к зеркалу, демонстративно напряг свои мышцы, полюбовался на себя и между делом продолжил:
– А булочку?
– Булочку не буду. Я поправляюсь с булочек.
Олег приветливо улыбнулся своему отражению и медленно, не отрывая глаз от зеркала, повернулся в профиль.
– Мы такие сладкие, – полушепотом протараторил он сам себе.
Я вздохнул и изрек:
– Ой, бля-а-а…
На выходе за чаем он небрежно кинул: «Ясно. Толстеешь, значит. Как поросеночек». И исчез.
Я попытался сосредоточиться на работе.
Дверь осталась открытой. Олег ходил в соседнем кабинете, в монтажной Витька, минут пять. Громко что-то ронял, чем-то бренчал. Я слышал, как бурно закипает чайник, как хлопает холодильник, как Олег спрашивает что-то у Витька. А тот что-то отвечает. Олег опять что-то говорит. Что – я разобрать не мог. Да и не хотел разбирать. Они вместе громко смеялись. Над чем они смеялись? Ну не над тобой же, Степанков. Пиши уже. Сценарий, сценарий… Слово за словом, хуем по столу.
Неожиданно в открытую дверь влетает какая-то лихая взъерошенная тетка, кладет бумаги на стол и громко задает вопрос:
– А где Игорь Николаевич?
– Скоро будет, – отвечаю я.
– Ему почта, – говорит тетя. И так же быстро, как влетела сюда, исчезает.
– Хорошо, – говорю я.
Но дверь закрылась. Ок.
В кабинете после ее беглого налета осталась слащавая вонь дешевых духов вперемежку с запахом пота. Меня передернуло. Но я снова уткнулся в экран ноутбука.
Тут в кабинет вошел Олег, подал мне чай. Сам со своей кружкой и бутербродом с красной рыбой сел за компьютер Игоря.
Я сделал глоток. Блин! Чай, оказывается, черный. Мерзкий пакетированный черный чай.
Не стесняясь, говорю Олегу:
– Я просил зеленый.
Олег разводит руками, улыбается и отвечает:
– Ну, прости. Пей, какой есть. Я не нашел зеленого. Купим. Завтра.
Я вздыхаю, хлебаю черный чай, морщусь. Олег продолжает:
– Зеленого просто нет. У нас его никто не пьет.
– Зря. Зеленый чай очень полезен, – замечаю я.
– Чем? – спрашивает меня Олег, а сам смотрит в экран компьютера и стучит по клавиатуре.
– Мощнейший антиоксидант…
Но Олегу не нужно объяснений. Он быстро погрузился в экран. Он в процессе. Так всемирная сеть под названием интернет затягивает в свои ловушки всевозможные целевые аудитории человечества. Голубых в одни сети, натуралов в другие, извращенцев в третьи. Сети расставлены. Приманки брошены. Червяки насажены. Рыбы подкормлены. Мозги по макушку засраны чатами, блогами, сайтами, ЖЖ, «одноклассниками», «твиттерами», «фейсбуками». А люди там превращаются из людей в «блоггеров», «твиплов», «ПиПидоров», «мистиков» и «свастиков». Суетный мир загнивает в Сети. Вырождается. Разлагается. И пахнет. Здесь знакомятся, трахаются, женятся, разводятся, опять женятся, снова разводятся. И все это не отрывая глаз от экрана, не выпуская из рук компьютерной мыши. Можно не мыться месяцами, сидя в ЖЖ, и выглядеть красивым, обаятельным мальчиком, улыбающимся с юзерпика.
Я года три назад пытался заняться виртуальным сексом с эротичной, судя по фото, девушкой. Полчаса мы чатились, виртуально ласкали друг друга. На меня нашел стояк. Я расстегнул ширинку, достал член и приготовился получить кайф. Вдруг меня озарило, что на фото полуобнаженная девушка, похожая на Кэмерон Диаз. Ну-ка, ну-ка??? Точно, блин, Кэмэрон Диаз. Я ужасно расстроился. Блин! То есть получается, что по ту сторону экрана может сидеть толстая, вислозадая, старая тетка… Да кто угодно может сидеть! Даже мужик. Нет! Дудки! И я без объяснений и прощальных поцелуев вышел из этого дурацкого секс-чата. Ни фига! Не выйдет! Нас не заманишь сиськой виртуальной.
Тупо смотреть порно и дрючить Дуньку Кулакову гораздо лучше, чем бить пальцами по клавиатуре и писать всякую чушь: я глажу тебя по ягодицам! Я целую твою напряженную пуговку! Кончаю в тебя!  О! Кайф! Говно. Виртуальный секс не для меня. Нет. Даже с Кэмерон Диаз. Нет, нет, и еще раз нет.
Боже мой! О чем ты опять думаешь, Степанков? Нужно писать сценарий. Не могу сосредоточиться. Не выходит.
Я встал, поставил кружку с чаем на столик рядом с аквариумом. Плоскомордый ящер с явной обидой посмотрел на меня из-за стекла. Посмотрел так, будто хотел услышать мой рассказ о зеленном чае и виртуальном сексе с Кэмерон Диаз. Будто ему было любопытно узнать все о целебных свойствах напитка богов, как называют его в Китае. А может быть, хочет посмотреть порнуху, которая лучше секс-чата. Все может быть. Мы же не знаем о чем думают ящеры.
– Порно лучше секс-чата, – сказал я вслух ящеру, – сто пудово.
Олег не обратил на мои слова никакого внимания. Но ящер меня понял, согласился, улыбнулся, кивнул головой и поплыл в норку смотреть порно. Наверное, у него там тоже стоит DVD, домашний кинотеатр и есть интернет. Где можно качать бесплатную порнуху, пообщаться в ЖЖ со своими фрэндами, такими же ящерами, как он.
Я снова сел на диван, погрузился в работу. Вернее, попытался. Олег же стал громко шваркать чаем и смачно, как ребенок, чавкать бутербродом. Я слышал все. Даже как смыкались его челюсти, как стучали зубы, я слышал. Слышал! А потом, когда он наконец-то покушал, вытер пальцами жирные губы и стал приговаривать:
– Ути мой маленький! Какой сладкий! Такая попка! Ай-яй.
Для чего он это говорил? Чтобы мне стало любопытно? Чтобы я бросился к экрану, поглазеть, на какого такого маленького он любуется? Мне пофигу! Вернее, скажу крепче – мне похую. Я срать хотел на ваши голубые сайты. Я продолжал тупо смотреть в экран своего ноутбука, пытаясь войти в русло и начать грести против течения. Творить, блин, творить! А не «ути-пути, мой маленький»!
Пиши уже, писатель! Пиши, Степанков, блин! Зараза такая!
– Ай, красавчик! Милый! Какой хорошенький!
Нет! Это невозможно!
Я поставил ноутбук на диван и быстро вышел из кабинета.

Туалет на восьмом этаже после десяти вечера почему-то закрывали на ключ, и мне, и другим обитателям студии, которые по тем или иным причинам припозднились, приходилось спускаться на два этажа ниже. Там туалет открыт круглые сутки. Но он, надо заметить, был в ужасном состоянии. Мало того, что стены исписаны. На полу непроходимая двухметровая лужа воды вперемежку с мочой. Несколько унитазов засраны до такой степени, что жидкое дерьмо переливается через края. Такая клоака мира в самом сердце Москвы.
В одной из кабинок я нашел более-менее незасранный унитаз, расстегнул ширинку и начал справлять нужду. Я думал о том, как сложно работать в таких условиях. Сложно творить, когда Олег, он же Михасик, он же Михаська, он же медвежонок, он же Мишутка чавкает бутербродом, шваркает чаем и бесконечно лепечет: «Ай, красавчик! Ай, да попка!»
Мы будем писать сценарий. Вдвоем. Вспомнил я слова Карабейникова. Но куда он пропал? Зачем вызывать меня на ночную работу, а самому исчезать в неизвестном направлении? Зачем!? Я вспомнил слова из песни «Зачем? Зачем по Невскому я шла?..» Почему я ее вспомнил? Не знаю. Странно, проходит пара-тройка годков, песня исчезает с экранов ТВ, и о ней уже никто даже не вспоминает. Ее как будто не было.
Время двадцать три часа. Через час уже закончится мой день рождения. А-а-а! Кстати, сегодня же мой день рождения. Меня никто, кроме Алисы, родителей, брата, друга Алика из Новосибирска, не поздравил. Хотя, наверное, никто и не помнит о моем дне рождения. Несколько лет назад, когда я был начальником пресс-службы на градообразующем предприятии в Новосибирске, ко мне очередь выстраивалась с подарками и цветами. Я всем был очень нужен, особенно редакторам, которым я платил деньги за публикации. Ну… не я, в смысле, платил. Я заказывал, а компания платила. Все меня «любили». Всем я был дорог. Именно дорог. Со мной было удобно, нужно, выгодно дружить. Нынче список тех, кому я на самом деле нужен, кратно меньше. Как правило, чем хуже у тебя дела, тем короче список твоих друзей. Степанков, запоминай тех, которые остались в этом золотом списке в период твоего падения. Запоминай. Это и есть твои настоящие друзья, Коля. Потому что вслед за подъемом, за успехом список будет снова расти. Но ты всегда должен помнить о том маленьком, коротком списке друзей, бывших близ тебя в период нахождения в глубокой жопе.
Я выбрался из вонючего туалета, глубоко вздохнул, отряхнул одежду, пытаясь избавиться от запаха аммиака, и пошел наверх – в кабинет.
Коридоры ночью темные. Видимо, в это время по НИИ бродит тень Филиппа Филипповича Преображенского, именем которого назван этот институт, распроданный бизнесменам по частям.
Я поднялся в офис, открыл дверь. Олег, как прежде, весь в Сети, в экране. Мне показалось, что за время моего отсутствия он даже немного разложился, на лбу у него сидели два опарыша и вонь в кабинете стояла невыносимая. Так мне показалось. А может, тебе, Степанков, отказаться в следующий раз от кокса? А?
Сумасшедший рачок перестал гонять ящеров и притаился где-то в уголке ближе к бордовому сейфу. Видимо, уснул и стал пускать пузыри. Алиса, наверное, тоже уже легла спать. А я тут, блядь. Я-то пытаюсь работать. Пытаюсь писать ночью, хотя я писатель утренний. Я ненавижу работать ночью. Ночью мой мозг дремлет.
Моя мобила запикала. Я достал телефон из кармана, включил, смотрю доставленную эсэмэску: «Пытаюсь уснуть. Люблю Тебя. Думаю о Тебе».
Это Алиса пишет мне. Не спит, волнуется, скучает. Я набрал СМС в ответ:
«Спокойной ночи! У меня все хорошо. Работаю. НЕ ПЬЮ (написал крупными буквами). Люблю Тебя!»
Олег наконец-то встал из-за компьютера, выключил свет в аквариуме и говорит ящерам и рачку:
– Спокойной ночи, девочки и мальчики!
А ящерам пофигу, они уже давно смотрят порно.
Олег взглянул на часы и пробурчал:
– Ну где же Игорь?
– Может, позвонить ему, – предложил я.
Вдруг двери в кабинет широко отворяются, и через короткую паузу появляется он, «король джаза», раскомплексованный Чайковский – счастливый Карабейников. Следом за ним идет черноволосый паренек. Игорь протягивает мне руку для рукопожатия и спрашивает:
– Ну что – пишется?
– Ну да, – пожимая плечами, отвечаю я.
– А где улыбка? – близко-близко боком встал рядом со мной Игорь, как будто ждал, что я чмокну его в щечку
Я кое-как улыбнулся.
– Вот, – показал он Олегу на меня, – вот. Так бы и давно. Наша школа, медвежонок.
– Нервничал он, – заложил меня медвежонок.
Игорь театрально изобразил недовольство:
– Нервничал? А что так? Не надо нервничать. Надо улыбаться. Жизнь прекрасна.
Потом он снова обратился к Олегу:
– Скажи, медвежонок, я же хороший?
– Да, – с готовностью ответил Олег.
– Нет, нет. Ты скажи ему, – указал рукой на меня, – он не верит. Посмотри на него. Он же не верит нам. Он считает нас сумасшедшими. А себя считает гением.
Я попытался защититься:
– Почему?
Игорь подошел ко мне вплотную:
– Улыбайся, Коля. Будь веселым и добродушным, – он повернулся к Олегу, – ну, скажи, Михаська!
Михаська расплылся в улыбке и отчеканил:
– Ты самый лучший, Игорь! Самый-самый!
Игорь подошел к Олегу, манерно взял его за ухо.
– Дай, я тебя потреплю за ушко, сукин сын. Ути мой маленький! Мой симпапуська!
Потом отпустил его и обратился ко мне:
– Вот Михаська хороший, а ты, Степанков, не добрый. Очень не добрый.
Я стал защищаться:
– Почему это?
– Не знаю. Родился таким. Не добрым.
И он, поставив точку, ловко прыгнул, провалился в кресло за компьютер. К нему подошел черноволосый парень.
– Ну и где? – спросил у парня Игорь.
– В почте, – ответил тот.
Олег, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– Игорь, можно я поеду домой? Спать хочется. Сил нет.
Карабейников, перегнувшись через стол, отодвинул Олежика рукой, так, чтобы видеть меня, погладил его по спине как бы между делом и сказал мне:
– Видишь, Коля, люди с ног валятся, как работают. Я тоже… ночами не сплю. Все забочусь… о вас. Вы же моя семья. Мои детишки. Шаловливые.  
– Ты лучший, – подыграл Олег.
– Езжай домой. Только не на метро.
– Почему? – спросил Олег.
Игорь достал из портмоне пятьсот рублей, всучил Михаське в руку и строго сказал:
– Потому что поздно. Уже. Пожалей себя. Ты же директор. И ездишь на метро. Стыдно. Вдруг тебя гомофобы опять побьют.
– Сплюнь, – ляпнул Олег.
Игорь вмиг стал театрально злым и громко шлепнул:
– Я щас тебе сплюну! Так сплюну! Дергай отсюда! Бери такси. Езжай.
Олег стал оправдываться:
– Денег жалко…
– Деньги есть, – перебил его Игорь, встал из-за стола, сильно толкнул Олега в сторону двери и добавил: – Не экономь на себе. Экономь вон… (он показал рукой на меня, но передумал, далее ткнул пальцем в дверь и продолжил) …На тех… Этих… Все. Ступай. Не мешай работать. Видишь, Хемингуэй тоскует.
И показал на меня пальцем. После чего сел в кресло, снова уткнулся в экран и обратился к черноголовому парню:
– Где? Показывай.
– Второе слева, – ткнул парень пальцем в экран.
Олег скоро засобирался: сложил записную книжку и смартфон в небольшую кожаную сумку, достал из шкафа флакончик с туалетной водой и брызнул себе на голову, поставил обратно, брякнул в кармане связкой ключей. Потоптался на месте, потом опять обратился к Игорю заботливым голосом:
– Игореша, родной, котлетки в холодильнике. Там еще икорка красная… немного осталось. Ты съешь. И заварное пирожное. Вкусное-е-е!
Игорь отвлекся от экрана, зло посмотрел на Олега и пробурчал:
– Ты чё, не понял что ли? Иди! Все найду.
– Ухожу, ухожу, – заторопился Олег, повесил сумку на плечо и протянул свободную руку Игорю: – До завтра, Игореш!
Игорь, не отрывая взгляда от экрана, подал Олегу руку и с неожиданной нежностью в голосе сказал:
– Дергай, любимый. Дергай, зая.
Олег кивком головы попрощался со мной, пошел к выходу, но в дверях остановился.
– Коля, ты напомни Олежику, что котлетки в холодильнике. Лазанья тоже. Не сидите голодными. Кушайте. А то я буду беспокоиться, волноваться.
– Хорошо, – я улыбнулся.
Олег, он же Михасик, он же медвежонок, ушел. Но запах медвежатины остался. Одним пидором меньше. Слава Богу. О, исполнительный, очень исполнительный наш директор, Михасик! Господи, как я устал от вас, господа гомосеки, товарищи педерасты! Ты, Степанков, заметь уже… Ты становишься гомофобом… Ну да. А может быть, даже пидорасом.

Я продолжал сидеть на диване и тупо смотреть в экран ноутбука. Для меня работа после двадцати трех часов – это невыносимо. Мой мозг начинает засыпать. Я иногда пишу ночью. Но это происходит уже далеко за полночь. Ближе к четырем утра. Когда петухи вот-вот запоют. Тогда во мне открываются какие-то неведомые шлюзы, и я творю, ваяю. Ранним утром написаны мои лучшие рассказы и пьесы. Но сейчас 23:25. Мертвое время для меня. Тихий час для моей музы. Густо-черная полоса моего мозга. Обычно в это время я читаю хорошую книгу или смотрю культовое кино.

Игорь наконец-то закончил дела с черноволосым парнем, откатился с креслом от стола к окну, почесал коротко стриженую белую голову и громко сказал:
– Ну что, друзья мои?..
На часах 23:31. Карабейников встал, подошел ко мне, указал на черноволосого молодого человека, стоящего у аквариума, и наконец-то представил его:
– Дима.
– Николай, – я поднялся с дивана и протянул руку Диме.
Мы обменялись рукопожатиями, и Дима обратился к Игорю:
– Когда нужно?
– Завтра.
– Хорошо. А аванс?
– И аванс завтра.
Игорь громко хлопнул в ладоши. Ну все, думаю, сейчас сядем писать сценарий.
– Как успехи? – спрашивает меня Игорь.
– Движемся.
– Как дома?
– Нормально. Жена смирилась с тем, что я работаю по ночам.
– Умная женщина, – пригрозив пальцем, сказал Игорь, – повезло тебе с женой, Николай. Как ее зовут?
– Алиса.
– Алиса в стране чудес. Ты делаешь для нее чудеса, Степанков?
– Стараюсь. Но на самом деле, чем меньше в жизни чудес, тем лучше.
Игорь не оценил мои слова, глубоко вздохнул, прошелся из одного угла комнаты в другой и спросил меня:
– Ты посмотрел «Бум»?
– Посмотрел.
– Ну и как?
– Не очень.
– Ну и зря, – он взглянул на часы и добавил, – день сегодня паршивый.
– Мой день рождения.
Игорь нахмурил брови:
– Не понял?
– День моего рождения, – повторил я.
Карабейников неожиданно обрадовался:
– А чего же ты молчишь!? Сукин сын!?
Он, не раздумывая, подошел к своему шкафу, не выбирая, достал маленького плюшевого медвежонка из своей коллекции, протянул мне и с театральным пафосом сказал:
– Поздравляю тебя с днем рождения! Пусть этот медвежонок принесет тебе счастья, радости, успех и самое главное любви. Огромной любви. Сантиметров на двадцать.
– Не знал, что любовь измеряется в сантиметрах.
Я взял игрушку. Медвежонок был очень хорошенький. Только зачем он мне? Плюшевых игрушек я дома не держу. Пыль от них только. Ну да ладно, подарю дочке Маше, когда та приедет ко мне в Москву.
– Спасибо, забавный медвежонок – поблагодарил я, наконец улыбнувшись.
– Ты его должен полюбить, – многозначительно сказал Игорь, пригрозив мне пальцем.
– Как? – не понял я.
– Как-как?! Каком кверху! – засмеялся Игорь.
Дима меня тоже поздравил. А Карабейников тем временем открыл дверь и громко крикнул:
– Витек! Зайди ко мне!
Послушный Витек, как молодец из ларца, моментально вырос на пороге.
Игорь раскрыл свое волшебное портмоне, достал оттуда две тысячи рублей, подал Витьку и сказал:
– Бутылку текилы. Закусить что-нибудь на твое усмотрение. А! Ну да. Лимон один. Все. Сим-салабим.
Витек исчез. Ахалай-махалай.

Без пятнадцати двенадцать мы сели отмечать мой день рождения. Через пятнадцать минут праздничная часть застолья закончилась, и дальше мы просто бухали.
Выпили бутылку текилы. Игорь встал с кресла и громко сказал:
– Едем в ночной клуб отмечать Колькин день рождения!
Я улыбнулся:
– Мой день рождения закончился.
– Это не имеет никакого значения. Сколько тебе вчера исполнилось?
– Тридцать три.
– Мама дорогая, возраст Христа! Да за это нужно пить не меньше трех дней!
Я развел руками и спросил:
– А сценарий?
– Завтра, – коротко ответил Игорь.
И мы стали собираться. Я вновь задал вопрос:
– А ноутбук? С собой брать?
– Зачем? Его тут никто не украдет. Витек тут круглые сутки находится.
– Почему?
Игорь накинул на плечи пуловер и ответил:
– Он живет в Рязани. А здесь пока квартиру не может снять. Дорого. Ищем дешевле.
– А семья где?
– В Рязани. Жена и двое детей.
– С ума сойти, – подытожил я.
Карабейников обнял меня и с улыбкой заявил:
– Жизнь, Никола, тяжелая штука. Вот меня тут год назад убить хотели…
– Как? – удивился я.
– Так. Но. Жив Курилка, здоров, как видишь.
– За что – убить?
Игорь почесал нос и почти шепотом продолжил:
– Враги. Всюду враги. Направо идешь – враг. Налево – враг. Эпоха Путина. Ты любишь Путина?
– Ну… как сказать…
– Я не об этом. Я успешный проект сделал, помнишь? «Проклятый ад»?
– Ну и?
– Люди завидуют. Понял, Степанков? – Он станцевал пару тактов и огласил следующее: – А нам и море по колено. Мы сами кого хочешь убьем. Все в клуб! Все в клуб! Танцевать, петь караоке. Ты умеешь петь караоке, Степанков?
– Не знаю. Не пробовал.
– Поехали! Попробуешь. – Он обнял меня и опять запел – А ты, правда, не знал, что любовь измеряется в сантиметрах?..
И мы трое покинули кабинет. Провожать нас вышел рязанский Витек. Блин, надо же! Жена с детьми в Рязани. А он в офисе живет, где ни душа, ни ванной, ни приличного туалета. Ужас! Наша ужасная россейская действительность. А виноват во всем Чубайс. Умный мужик – Чубайс. Только, поговаривают, сионист, по самые не балуйся.
Витек, приняв стойку «смирно», как сказочный слуга из ларца, громко крикнул:
– Когда будете, Игорь Николаевич?
– Под утро, – ответил Карабейников.
Мы вышли из офиса.
Игорь закричал:
– Мы с моим другом Степанковым едем в гей-клуб!
– В какой клуб? – переспросил я.
– Ты меня подставил, пистолет пристроил, – запел он в ответ.

продолжение романа «Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала» гей-клуб, актер-натурал, рак умер...

  • 20.02.2015
Возврат к списку