Роман Двойник, глава 45 Суд

Ранее по ссылке 44 глава романа Двойник Решетникова Адвокат

45. Суд
Суд состоялся через три года. Три года я сидел, то в карцере, то в одиночной камере Лефортовской тюрьмы. Я скандалил, но меня никто не бил. И я буянил еще больше. Тогда меня обкалывали какими-то препаратами.
В эти годы я общался с Шопенгауэром, Ницше, Бакуниным. Ко мне приходил Столыпин и рассказывал об устройстве государства. Я общался в Пушкиным, который за время наших бесед, показался мне не таким умным, как нам преподают в школе. Он просто был первым свободным человеком России. Первым человеком, который мог позволить себе писать просто. Писать так, как дышать. А умным и образованным он не был. Он был просто огромный талантище, который разрушил преграды. Временами я сходил с ума от одиночества. Временами мне казалось, что я сошел с ума. Меня толкали, и я падал. Странно было то, что меня очень хорошо кормили по тюремным меркам. Мне ежедневно давали витамины. Но не давали общаться людьми, поэтому я падал сытым. Великая тьма времени поглощала меня. Оставаясь живым, я тупел и тупил. Полный детеншен.
- Вставай, - сказал мне охранник.
- Красиво слово – вставай, - сорвалось с языка у меня.
Он молчал, «Вставай», «двигай» и «к стене» - вот всё, что я слышал. Больше всего я любил слово «вставай». Был в этом слове какой-то перспективный пролог, за которым следовало выступление хора чекистов или вокальное соло следователя. Мне не нравились все эти тупые зингшпили, мне не нравилось продолжение, но пролог я любил. Вставай – это эпиклеза свободе. Это erigere Фёдора Фёдоровича Приапа. Это почти как хуй. Своими лекарствами вы мне расширили сознание.
Меня вели в зал суда. Страшно видеть нехороших людей. Судьи - как правило, нехорошие люди. Почему? Потому что они, как правило, продажные. Так сказал мне Достоевский, когда приходил ко мне во вторник. Федор Михалыч был самый глючный из моих гостей. Любил играть в картишки в Храп.
- Двигай, подсудимый.
Я вошел в зал суда. Защелкали фотоаппараты. Вспышки ослепили меня. Процесс был открытый и понятный. Я сумасшедший депутат, который позавидовал президентскому счастью, купил пистолет и мечтал его убить, предварительно покалечив несколько мирных человек. В качестве свидетеля выступал толстый депутат Бефстроганов. Он краснел, кашлял и попёрдывал губами. Потом - как всегда порадовала глаз эффектная и эротичная Галина Григорьевна. Далее почему-то Виктор Олегович, который нервно поправлял свои часы, не вспоминая о разрушенном Старом Арбате. Показания также дал Григорий Алиевич Эдельберг, который, оказывается, многое о мне знал и подозревал, но так как за меня ручались большие люди, он… не смел высказывать вслух свои подозрения. Ну ясно. И в конце - на инвалидном кресле выехал жирный Ахилл, который вырывал мне ногти. Ахилл подтвердил, что я в него два раза стрелял и сделал его инвалидом на всю жизнь. Чистого на суде не было. Лупова не было. Последнего представлял адвокат. Мне не давали говорить. Мне затыкали рот. Надо мной издевались. В конце мне всё-таки дали сказать последнее слово. Я встал и начал:
- Хуями дикими поросло всё…
Меня сразу же прервали. Не дали договорить.
Приговор зачитывали трое суток. Меня присудили к пожизненному. Но это было не важно. Я увидел его, когда уходил под конвоем. Я увидел в окружении журналистов и телохранителей президента Лупова. И это было не так важно. Но рядом с ним я увидел девушку. Я увидел её. Надежду. Его жену. Она перекрасилась в блондинку. Я её узнал. Я узнал её глаза. Я почувствовал её запах. Я сошёл с ума! Это было важней всего.
- Надежда! - закричал я, что есть мочи - Я люблю Тебя! Они используют тебя!
Она испугалась.
- Не бойся меня! Я не брошу тебя ни за что! Я люблю тебя! Лупов – хуй!
Я рвался к своей любимой женщине. Я её так долго искал! А она ушла к моему Хую! Почему?! Фотографы фотографировали меня рвущегося и озверевшего, несдержанного и орущего. Бешеного животного кусающего руки конвойным и пришедшим им на подмогу милиционерам. Мне было всё похую! Значит всё правильно делаю я.
- Надежда!
- Двигай! К стене! Пошёл!
Они как собаки вцеплялись зубами в мои руки и ноги.
- Пошёл ты на хуй! Цепной пёс! – орал я.
Вечером были новости, которых я не смотрел. Утром были газеты, которых я не читал. Интернет пестрил изображениями со мной. Все кремлёвские тролли отметились, отработали свой хлеб. Моё поведение в суде было прекрасным информационным поводом, «весёлыми картинками», о которых все благополучно забыли через месяц. Учитывая нескончаемые потоки информации и ежедневную перегруженность, память современного человека коротка и поверхностна. И обо мне и моей выходке в суде забыли многие, но не все.

Ранее по ссылке 46 глава романа Двойник Решетникова Тюрьма