Что сказать мне о Липках?
Что сказать мне о Липках? Что рано уехал? Что работы к этому времени было непочатый край? Что скользил я по лицам, и подчас не находил искренности и ума? Было.
Что сказать мне о Липках? Мирошниченко надеется, что я буду продолжать писать пьесы. Не знаю.
Что сказать мне о Липках? Что писатели все ибанутые, как сказал мне один «писатель».
Что сказать мне о Липках? Что красивых баб практически не было? Что либидо мое молчало? Лишь только на концерте, когда звучал Чайковский. Я сел в первом ряду и смотрел, как красивая женщина еврейской наружности (по-моему, ее звали Иванова) играла на рояле. Ее трицепсы напрягались при каждом ударе по клавишам. Она вся была как струна, двигалась эротично, ритмично, как будто в её пизде торчал фаллоимитатор. Я не замечал рядом скрипача. Я видел только ее – за роялем. Я закрывал глаза, в мои уши вливалась потрясающая музыка, и я представлял ее голой. Представлял, как там, под роялем сижу, трогаю ее мохнатку и дрочу. Дрочу долго, пока звучит Ромео и Джульетта. Я смотрел на это чудо и плакал. Мне пофигу, что на меня удивленно посматривают другие зрители. Эйфория! Катарсис! Я плакал искренне. Чайковский гений! Женщина за роялем была талантлива, эротична и сногсшибательна. Женщина моей мечты! Я кончил. Когда она выходила на поклон, я встал и сказал: «Браво!» Потом долго кружил по коридорам, мечтая взять у нее автограф. А они со скрипачом, который наверняка являлся ее мужем (хотя может он голубой), выпивали в кабинете со старыми «писателями», организаторами форума. Я ждал полчаса, час. Знакомые проходили по коридору мимо меня, спрашивали: «Что ты тут стоишь?» Я отговаривался. И вот идет она, вместе со скрипачом и «писателями». Она уже переоделась в черное пальто и походила на самую обычную женщину, но я понимал, что там под пальто жопа, там под пальто Чайковский, там под пальто Ромео и Джульетта. Она шла. Я не видел никого вокруг. Только ОНА и Я. Десять шагов, пять, четыре, три, два, один. Ну! Бери же автограф! Зачем же ты встал тут?! Она по ходу взглянула мне в глаза и прошла мимо. А я стоял и смотрел в пустой коридор. «Зачем мне ее автограф?» - искал я себе оправдание. Почему же я так и не взял автограф? Постеснялся. Зажался. Потому что быдло! Я первый раз в жизни слышал Чайковского в живом исполнении.
Что сказать мне о Липках?
Мы сидели в столовой, обедали. Один кемеровский писатель затеял самопиар, блин. О чем-то говорил, говорил, говорил, что вставляет в свои произведения «жопы, письки», и что делает это необычно, по-новому. И без этих самых «жоп и писек» он не может жить, потому что только в них чувствует «золотое будущее русской литературы». Потом он небрежно проронил слова о смерти, о том, что находился в состоянии клинической смерти. Я, блин, заинтересовался: «Как? Когда? Очень интересно!» Он, практически не глядя на меня, начал рассказывать: «Мне мениск вырезали. Анестезиолог вколол не в ту вену…» «В какой больнице?» - спросил я, очень хорошо зная Кемерово. «В 3-й городской». Я добавил: «Это очень хорошая больница» Писатель смутился и решил закончить: «Вот!» «Что – вот? - спросил я – Ты помнишь эту клиническую смерть?» «Да, в тумане… так…» «Тебе вырезали мениск. И ты умирал. Абсурдно» Он положил вилку, спрятал руки под стол и почти шепотом сказал: «Бывает такое». Я не унимался: «В выписке написали, что у тебя была клиническая смерть?» Он защищался: «Они скрыли это» Я вошел в раж: «Сколько ты был в состоянии клинической смерти?» Он ответил: «Минут 15». Я отодвинул от себя тарелку с недоеденной печенью, сказал: «Дурацкая свиная вонючая печень!», встал из-за стола и громко сказал: «Всё!» А сам подумал: «За 10 минут клинической смерти у человека умирает мозг. Ты пиздишь, писатель!» И я пошел. Я чувствовал себя победителем. Я – человек, который 8 лет назад полтора месяца провел в реанимации между жизнью и смертью с переломанным позвоночником, тазом, ключицей, с порванным кишечником, с ушибом головного мозга. Полтора месяца психоза и две минуты смерти. А он мне вливает в уши! Мениск резали – и 15 минут он был в состоянии клинической смерти. Да после такой ошибки анестезиолог уже не работал бы в этой больнице… Да – ладно. Хрен с ним! Писатели люди ибанутые!
Что сказать мне о Липках?
Еще случай. Подсаживается ко мне чернявый парень. Писатель. Обрусевший армянин. Грузит меня о чем-то. О том, что он пишет про «письки, жопы», «а о чем же еще писать?» Звонок его мобильного. Достает. Озвучивает: «Инесса! Инесса, я в Липках!» Отключает телефон и смотрит на определитель, где загорелось её фото. Он понимает, что я тоже искоса поглядываю на ее изображение, продолжает: «Инесса! Титички хорошие! Жопа отличная! А мозгов нет!» Я подыграл: «А зачем тогда она тебе?» Он улыбнулся и ответил: «Письки, жопы – это круто! Я об этом пишу!» Я вздохнул.
Что сказать мне о Липках?
Что произвело на меня впечатление? Драматурги. Хорошее впечатление. Запомнились прощальные объятия с Дианой Балыко. Я прижимался, чувствовал ее грудь, и это было хорошо. Объятия с ней я повторил раз пять. Она как всегда громко хохотала, так что мои ушки напрягались. Напрягались не потому, что было неприятно. А просто… напрягались. Напряжение же бывает иногда приятным. Иной раз очень приятным. Часто напряжение граничит с кайфом. Так вот… О чем я? Ну. Приятно было обниматься с Балыко. Приятно было смотреть на ее грудь, на ноги, видеть широкую улыбку счастливой белорусской ДРАМАТУРГА. Я даже взял домой ее пьесу. Обещал почитать. Обещание выполню.
Олег Михайлов – тоже приятное впечатление. Сначала, когда мы только-только познакомились, я установил барьер между мной и им. «Что это за голубая хренотень?» - подумал я и надел на себя маску Быдла. А они с Балыко быстро организовались в шумный громкий дуэт. Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Очуметь! Ахуеть! Как буря в пустыне – 9 баллов по шкале Бофорта – громко по девичьи кричали. Вводили тем самым в недоумение недоделанных писателей, поэтов и других переводчиков. Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Я познакомился с Олегом. Нас поселили в одну комнату, маленькую 8-метровую. Я сначала подумал: «Пиздец!» Потом – ничего. Потом я стал получать удовольствие от общения с ним. Ну где я еще получу столько манерной экзотики? Потом я прочитал (!) его пьесу, прочитал два (!) раза. И понял, что Олег потрясающий конструктор. Я зауважал его. Олег вечно молодой, вечно пьяный. Он сказал: «Вообще-то я НЕ ПЬЮ, поэтому я тут ПЬЮ» На что я сказал: «А я тут НЕ ПЬЮ, потому что ПЬЮ. Иначе мы бы запускали петарды…»
Еще одно хорошее впечатление – Володя Зуев. Сначала я подумал – во! Очередная Колядовская пуля! Потом пообщался с ним поближе (хотя очень немного). И понял, что чувак адекватный, реальный и с ним можно и нужно общаться. Наверное, у меня слишком предвзятое отношение к Колядовской школе – трупаки, гомосеки, чернь, пессимизм, весь мир бардак. С кем из его школы я общался, производили на меня очень приятное впечатление. Дай Бог, что это правило!
Что сказать мне о Липках, где я был совсем немного? Не знаю.
Что сказать мне о Липках? Мирошниченко надеется, что я буду продолжать писать пьесы. Не знаю.
Что сказать мне о Липках? Что писатели все ибанутые, как сказал мне один «писатель».
Что сказать мне о Липках? Что красивых баб практически не было? Что либидо мое молчало? Лишь только на концерте, когда звучал Чайковский. Я сел в первом ряду и смотрел, как красивая женщина еврейской наружности (по-моему, ее звали Иванова) играла на рояле. Ее трицепсы напрягались при каждом ударе по клавишам. Она вся была как струна, двигалась эротично, ритмично, как будто в её пизде торчал фаллоимитатор. Я не замечал рядом скрипача. Я видел только ее – за роялем. Я закрывал глаза, в мои уши вливалась потрясающая музыка, и я представлял ее голой. Представлял, как там, под роялем сижу, трогаю ее мохнатку и дрочу. Дрочу долго, пока звучит Ромео и Джульетта. Я смотрел на это чудо и плакал. Мне пофигу, что на меня удивленно посматривают другие зрители. Эйфория! Катарсис! Я плакал искренне. Чайковский гений! Женщина за роялем была талантлива, эротична и сногсшибательна. Женщина моей мечты! Я кончил. Когда она выходила на поклон, я встал и сказал: «Браво!» Потом долго кружил по коридорам, мечтая взять у нее автограф. А они со скрипачом, который наверняка являлся ее мужем (хотя может он голубой), выпивали в кабинете со старыми «писателями», организаторами форума. Я ждал полчаса, час. Знакомые проходили по коридору мимо меня, спрашивали: «Что ты тут стоишь?» Я отговаривался. И вот идет она, вместе со скрипачом и «писателями». Она уже переоделась в черное пальто и походила на самую обычную женщину, но я понимал, что там под пальто жопа, там под пальто Чайковский, там под пальто Ромео и Джульетта. Она шла. Я не видел никого вокруг. Только ОНА и Я. Десять шагов, пять, четыре, три, два, один. Ну! Бери же автограф! Зачем же ты встал тут?! Она по ходу взглянула мне в глаза и прошла мимо. А я стоял и смотрел в пустой коридор. «Зачем мне ее автограф?» - искал я себе оправдание. Почему же я так и не взял автограф? Постеснялся. Зажался. Потому что быдло! Я первый раз в жизни слышал Чайковского в живом исполнении.
Что сказать мне о Липках?
Мы сидели в столовой, обедали. Один кемеровский писатель затеял самопиар, блин. О чем-то говорил, говорил, говорил, что вставляет в свои произведения «жопы, письки», и что делает это необычно, по-новому. И без этих самых «жоп и писек» он не может жить, потому что только в них чувствует «золотое будущее русской литературы». Потом он небрежно проронил слова о смерти, о том, что находился в состоянии клинической смерти. Я, блин, заинтересовался: «Как? Когда? Очень интересно!» Он, практически не глядя на меня, начал рассказывать: «Мне мениск вырезали. Анестезиолог вколол не в ту вену…» «В какой больнице?» - спросил я, очень хорошо зная Кемерово. «В 3-й городской». Я добавил: «Это очень хорошая больница» Писатель смутился и решил закончить: «Вот!» «Что – вот? - спросил я – Ты помнишь эту клиническую смерть?» «Да, в тумане… так…» «Тебе вырезали мениск. И ты умирал. Абсурдно» Он положил вилку, спрятал руки под стол и почти шепотом сказал: «Бывает такое». Я не унимался: «В выписке написали, что у тебя была клиническая смерть?» Он защищался: «Они скрыли это» Я вошел в раж: «Сколько ты был в состоянии клинической смерти?» Он ответил: «Минут 15». Я отодвинул от себя тарелку с недоеденной печенью, сказал: «Дурацкая свиная вонючая печень!», встал из-за стола и громко сказал: «Всё!» А сам подумал: «За 10 минут клинической смерти у человека умирает мозг. Ты пиздишь, писатель!» И я пошел. Я чувствовал себя победителем. Я – человек, который 8 лет назад полтора месяца провел в реанимации между жизнью и смертью с переломанным позвоночником, тазом, ключицей, с порванным кишечником, с ушибом головного мозга. Полтора месяца психоза и две минуты смерти. А он мне вливает в уши! Мениск резали – и 15 минут он был в состоянии клинической смерти. Да после такой ошибки анестезиолог уже не работал бы в этой больнице… Да – ладно. Хрен с ним! Писатели люди ибанутые!
Что сказать мне о Липках?
Еще случай. Подсаживается ко мне чернявый парень. Писатель. Обрусевший армянин. Грузит меня о чем-то. О том, что он пишет про «письки, жопы», «а о чем же еще писать?» Звонок его мобильного. Достает. Озвучивает: «Инесса! Инесса, я в Липках!» Отключает телефон и смотрит на определитель, где загорелось её фото. Он понимает, что я тоже искоса поглядываю на ее изображение, продолжает: «Инесса! Титички хорошие! Жопа отличная! А мозгов нет!» Я подыграл: «А зачем тогда она тебе?» Он улыбнулся и ответил: «Письки, жопы – это круто! Я об этом пишу!» Я вздохнул.
Что сказать мне о Липках?
Что произвело на меня впечатление? Драматурги. Хорошее впечатление. Запомнились прощальные объятия с Дианой Балыко. Я прижимался, чувствовал ее грудь, и это было хорошо. Объятия с ней я повторил раз пять. Она как всегда громко хохотала, так что мои ушки напрягались. Напрягались не потому, что было неприятно. А просто… напрягались. Напряжение же бывает иногда приятным. Иной раз очень приятным. Часто напряжение граничит с кайфом. Так вот… О чем я? Ну. Приятно было обниматься с Балыко. Приятно было смотреть на ее грудь, на ноги, видеть широкую улыбку счастливой белорусской ДРАМАТУРГА. Я даже взял домой ее пьесу. Обещал почитать. Обещание выполню.
Олег Михайлов – тоже приятное впечатление. Сначала, когда мы только-только познакомились, я установил барьер между мной и им. «Что это за голубая хренотень?» - подумал я и надел на себя маску Быдла. А они с Балыко быстро организовались в шумный громкий дуэт. Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Очуметь! Ахуеть! Как буря в пустыне – 9 баллов по шкале Бофорта – громко по девичьи кричали. Вводили тем самым в недоумение недоделанных писателей, поэтов и других переводчиков. Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Я познакомился с Олегом. Нас поселили в одну комнату, маленькую 8-метровую. Я сначала подумал: «Пиздец!» Потом – ничего. Потом я стал получать удовольствие от общения с ним. Ну где я еще получу столько манерной экзотики? Потом я прочитал (!) его пьесу, прочитал два (!) раза. И понял, что Олег потрясающий конструктор. Я зауважал его. Олег вечно молодой, вечно пьяный. Он сказал: «Вообще-то я НЕ ПЬЮ, поэтому я тут ПЬЮ» На что я сказал: «А я тут НЕ ПЬЮ, потому что ПЬЮ. Иначе мы бы запускали петарды…»
Еще одно хорошее впечатление – Володя Зуев. Сначала я подумал – во! Очередная Колядовская пуля! Потом пообщался с ним поближе (хотя очень немного). И понял, что чувак адекватный, реальный и с ним можно и нужно общаться. Наверное, у меня слишком предвзятое отношение к Колядовской школе – трупаки, гомосеки, чернь, пессимизм, весь мир бардак. С кем из его школы я общался, производили на меня очень приятное впечатление. Дай Бог, что это правило!
Что сказать мне о Липках, где я был совсем немного? Не знаю.
- 13.02.2017