16 глава: Бог - цифра, цифровые фашисты, старшая дочь, Джамиля, вербовка
Может быть, все мужики – сволочи, но все женщины – твари. Кроме матери. Все твари. Когда у тебя всё плохо, когда у тебя нет денег, тебя предают все, кроме матери. Я понятия не имею – почему. Потому что я отец. Я плохой отец. Не любящий отец. Равнодушный. Взаимно. Также дочери не любят меня. Потому что меня никогда не было. Меня не было рядом. Я не знаю, как пахнут зассаные пелёнки и засраные памперсы. Я ни разу не мыл жопу другому человеку. Ребенок ведь тоже человек.
Я хочу в Америку, где тёлки в ресторанах платят за себя. Наши московские барыни-«недотроги» обходятся дороже недешевых столичных проституток. И они часто разочаровывают в постели. А иногда бывает и такое, что в ресторане платит за неё один, а трахает её другой. Так вот я «один». Я тот парень и есть. Эти ресторанные подруги в обязательном порядке профессиональные поедалы камчатских крабов, ценители дорогого вина и либо слабые любители секса, либо вообще не дают, либо, повторюсь, дают не тебе. Это несправедливо. Хочу в Штаты.
В моей телефонной книге проституток больше, чем друзей. И многие друзья мертвы. И я почему-то не удаляю их номера. Иногда я открываю их в вотсап – в надежде, что они в Сети. Но они больше никогда не выйдут в Сеть. Глупо сохранять телефоны мёртвых друзей, сохранять переписку. Смотреть на их номера, ждать, когда же они выйдут онлайн. Никогда. Ты как дешевый заштатный музей родных и близких. Ты засранец – пока живой. С лимитами печени. И куда же убежать от себя, Боже мой… Продолжается грубая эпоха стяжательства и подражаний. Эпоха инфляции, удорожания… Эпоха бездарных кумиров… В алкоголе сжигаю свои дни, вернувшись в Москву. Надо прописаться. Но я постоянно пьяный.
Необходимо разрушить отношения со всеми…
Я давно не веду фейсбук и твиттер. Я думаю о старшей дочери. Почему? Потому что я эгоист. И у меня никого нет.
К хорошим людям смерть приходит неожиданно. Плохих людей смерть мучает. Меня смерть будет мучить. Я знаю. Я грешник, каких мало. Хватит уже пить и трахать проституток. У тебя опять кончаются деньги. Деньги, деньги, деньги… А вы говорите Бог. Всё решают деньги, а не Бог. Любовь сильнее денег, просто деньги нужны всегда, а любовь рано или поздно, умирает. Чаще – рано. Любовь живет несколько лет. Потом она перетекает в привычку. Привычка перетекает во взаимные претензии и конфликты. И начинается либо медленное гниение отношений, либо катастрофическое разрушение. Но если ты в этой жизни никогда не любил, и всегда жил по правилам или по расчёту, то ты глубоко несчастный человек. Сейчас я глубоко несчастный человек. Я живу без любви уже более десяти лет. Последние пять лет в браке и пять лет в разводе. У такой свободы тоже есть свои ценности: творчество, искусство, секс. Но это всё не стоит и одной десятой настоящей сумасшедшей любви. Главное – не выдумывать любовь. Не фантазировать. Не зазывать. Любовь сама тебя найдёт. Или не найдёт. Но обманывать себя не стоит. И выдавать привязанность за любовь тоже не стоит. Самообман – это вообще главный бич человечества. Благодаря самообману к власти в Германии пришли фашисты. Благодаря ему в России свергли царя. Солнцеликий – это тоже самообман. И нашим внукам будет стыдно за нас.
Лежу. На подушке остался запах женщины. Приятный запах проститутки.
О чём я думаю? О том, что я хороший человек с невыносимым характером. Нет, я нехороший человек.
Почему мы расстались с Алисой? Ведь я люблю её, как прежде.
Никогда не оправдывай ожиданий. Никогда не оправдывай ожиданий. Это убьёт тебя. Медленно. Очень медленно убьёт тебя. Я никогда не оправдывал ожиданий. Двадцать лет назад я последний раз видел свою старшую дочь. Она тогда ещё не умела ходить.
Я лежал на кровати в своей новой квартире, которую не ремонтировали аккурат с советских времен. Проститутка Нарине уехала ночью. Остался лишь её запах. Трахать армянку – это как трахать несколько тысячелетий. Вкуснее армянок только еврейки. Варвар, Степанков, ты самый натуральный варвар. И людей ты не любишь. Да. Я не люблю людей. И они тебе платят тем же. А мне пофигу. Я люблю Нарине за жопу. Она у неё шикарная. Армянки вообще славятся своими большими задницами. Я всегда говорил и сейчас повторю, что в женщине самое главное – жопа. Жопа и нос. У армянок в этом смысле десять из десяти баллов – и жопа, и нос. Армянки, которые делают пластику носа, перестают быть красивыми.
Я вернулся в Москву. И это прекрасно. Были ли у меня какие-то планы или идеи? Нет. Я ехал сюда по наитию. Внутренний голос звал меня сюда. Я возвращался домой. Я возвращался туда, где я умею жить. Где я умею что-то придумывать. Это мой город. Город проституток и воров. И я один из них. Только я НАД ними. Я уже более пятнадцати лет не спускаюсь в ад конформизма и угодничества, ад жопоцелования и лизоблюдства, ад обезьянничества и лжепророчества, ад коллективный, ад лжи. Это я о работе. О службе. О бесчеловечном руководстве. О директорах, которым до сих пор кланяются в пояс. Каждый директор знает, что трахать своих подчиненных – это давняя российская традиция, возросшая корнями из крепостного права. Я уже давно вне системы. Чему и рад, конечно.
Утро я начал с того, что вызвал мастеров заменить входную дверь. Я могу жить в этой ужасной разбитой кухне. Я могу спать в комнате с обшарпанными стенами и отклеивающимися обоями. Я могу принимать душ в этой ужасной советской ванной комнате с отстающей от стены старой плиткой. Но я не могу жить с такой хлипкой входной дверью. Не то чтобы у меня было что украсть. Но нельзя жить с ощущением опасности. Нельзя жить за дверью, которую можно выбить ногой. Нельзя жить за дверью, за которой слышно всё, что происходит в подъезде. И я вызвал мастеров. И через пять дней мне поставили взломостойкую стальную дверь. Два листа металла (наружный лист металла два миллиметра) с дополнительными стальными рёбрами жёсткости, пять противосъёмных штырей, два замка четвёртого класса секретности, ночная задвижка, шумоизоляция, утеплитель дверной коробки – негорючая минеральная вата, внутренняя отделка – фрезерованная декорпанель. В общем, супер-пупер. В полтинник у меня всё это удовольствие вышло с установкой. Но зато ко мне пришло спокойствие. Я ценю безопасность. Хотя всегда иду навстречу опасности. Всегда её ищу. Ищу на свою жопу приключений. Но мой дом – моя маленькая крепость без принцессы. Без… без принцессы. Принцесса стырила у меня бабки и исчезла. Я всегда любил проституток. Я считаю, что это божья профессия. Мария Магдалина – моя любимая героиня из Евангелия. Это она первой стала красить яйца в красный цвет. Кстати, о яйцах… Я решил попытаться начать общение со своей старшей дочерью. Пока я ещё не понимал, как это произойдёт. Но я уже решил.
Денег от продажи дома мне хватило ещё на полгода. Время, которое я сжёг в алкоголе. Нужно было либо искать работу, встроившись обратно в систему перетраха, либо выдумать что-то ещё. Я предпочитаю выдумать что-то ещё, чем идти работать на дядю. Я начал напрягать бестолковку, думать. А думаю я ногами. Поэтому я исходил вдоль и поперек ВДНХ, Ботанический сад, Лосиный остров. И я придумал. Я старый аферист с совестью. А это крепчайший коктейль, который взрывает мозг. Совесть и мошенничество. Авантюризм и поэзия. Я, конечно, не великий комбинатор. Но я комбинатор. Ещё тот комбинатор. И я поэт. Ещё тот поэт. Здесь главное – поймать муху, чтобы сделать из неё слона. И я её поймал. Муха жужжала у меня в кулачке. Я её поднес к уху. И рискнул. В России, как всегда, деньги валяются на полу. Просто сверху их не видно. Нужно нагнуться и поднять. В этой жизни нагнуться завсегда очень полезно. Только некоторые гнутся перед власть имущими, а я гнусь за деньгами, которые лежат на полу.
Я пошел в МФЦ получать паспорт с новой пропиской. Я снова москвич. Похмелье было жутким.
Жду свой паспорт. Сидят за стеклом женщины: одна худая, вторая толстая. Одна – толстая – говорит второй:
– Вон идёт Иван Филиппович… Добрый хороший человек…
Вторая:
– А когда умер Иван Филиппович?
– Во вторник.
Я схватился за голову, согнулся к коленям, выпрямился и закричал:
– Что вы несёте!? Что значит, когда он умер?!
– Кто?
– Успокойтесь, молодой человек. Что вы кричите?
– Потому что невыносимо вас слушать.
– Охрана! – позвала худая охранника.
Подошёл испуганный охранник с резиновой дубинкой.
Толстая показала на меня:
– Вот. Орёт.
А худая протянула мне паспорт с московской регистрацией и сказала:
– Распишитесь. И идите. Лечитесь.
Я расписался, взял паспорт. Охранник аккуратно подхватил меня под руку и повёл к выходу.
Я посмотрел на него и сказал:
– У меня друг умер. Он ждал сердце, печень и лёгкие. Донора никак не было. Я вчера подумал, что жить не хочу. И мог бы отдать ему свои потроха. Пашка очень хотел жить. А я не хочу. Понимаете меня? Я не сплю вторую ночь после запоя…
Охранник вдруг произнес мягким голосом:
– По-моему, вы ещё и не выходили из запоя…
– Разве? А мне кажется, я уже вышел. Пашка был моим лучшим другом. Понимаете? Скоро ко мне дочка приедет…
Охранник вытолкал меня из МФЦ. И я вспомнил слова: «А когда умер Иван Филиппович?»
Раньше я думал, что Бог – это буква. А сейчас я уверен, что Бог – это цифра. Число – Святой дух. Время – пророк Его. Пророк, убивающий всё живое на земле. Пророк, не щадящий никого и ничего. Я, конечно, мастер рушить отношения. Отношения со всеми. Но я иду к Богу. Я иду к цифре. Я иду к деньгам. Дебилы говорят, что деньги – это неважно. Деньги – это крайне важно. Деньги – это цифра. А цифра – это Бог. Приехала бы ко мне Нарине без денег? Фиг вам! Поставили бы мне взломостойкие двери без денег? Фиг вам.
Муха жужжала у меня в кулачке. Я ходил по берегу Яузы и думал, как сделать из неё слона. Самое главное – не выпустить муху. А слон от меня не убежит. Слон – животное полезное.
Я понял, почему расстался c Алисой. Я хотел возобновить отношения с детьми. Чуть-чуть сверну от этой мысли. Вы же понимаете, почему во всех сказках столько злых мачех? Чужой ребенок для жены – это всегда чужой ребенок. Мы животные, и мы поедаем друг друга. Алиса, оставаясь хорошей, доброй и красивой, съела бы моих детей. Только ли это послужило причиной расставания? Нет. Ещё я хотел не только думать правду, но и говорить правду. А говорить правду может только одинокий человек, который ничего никому не должен, которого не ждет дома горячий борщ с говяжьей косточкой, который не перед кем не отчитывается о своём финансовом положении, который едет к шлюхам в Иваново, если захотел ехать. Свобода ли это? Пока что нет. Но это хотя бы воля. Про отличия свободы от воли я уже, по-моему, говорил.
Настал тот счастливый момент в Москве, когда мне пришли первые деньги. Пока небольшие, но я понимал, что слон вырастет. Главное, что он родился и начал расти. Я набрался смелости и связался со старшей дочерью. Оказывается, у Екатерины последний курс вуза, диплом и непростые отношения со своим парнем, с которым она живёт второй год. Слёзы и конфликты на таком раннем этапе отношений – это плохо. Такие отношения нужно прекращать. Слава Богу, не родила от него. Я, как всегда, пришёл вовремя и предложил бросить молодого человека, когда она получит диплом, и ехать ко мне в Москву. У меня ещё не было столько денег, чтобы помогать дочери, но я откуда-то знал, что они у меня будут. Я пообещал снять ей квартиру. Она обещала подумать, посоветовавшись со своими мамой и бабушкой. Ейная мама была руками и ногами «за». На том и порешили. В Москву решили ехать на поезде. Ехать почти всей семьёй: дочка, мама её, бабушка её, сын мамы от второго брака. В общем, полный аврал. Я предложил оплатить билеты Екатерине и бабушке, на что получил ироничную манипуляцию от первой жены, мол, а я что, не заслужила билеты? Я сказал:
– Хорошо. Надеюсь, за своего сына ты заплатишь сама.
– За сына заплатит его отец. Отцы платят, – и громко засмеялась в трубку.
Выяснилось, что со вторым мужем она тоже развелась. Но это отдельная история, которую расскажу, если не забуду. Если мой друг Альцгеймер не будет возражать.
Я волновался. Это было в июне. Приехать они должны были в августе. Я тем временем делал из мухи слона. Слон рождался в кредит, в кредитной истории. Мне пришлось купить в кредит оборудование. Я не оглядываясь влез в это мероприятие с кредитной организацией. Где наша не пропадала!
Дело закрутилось. Я практически каждый день работал в нескольких ресторанах. И что делать в ресторане, помимо работы? Пить и закусывать. Бухать. Мне это, конечно, понравилось, а моей печени – нет.
Моя задача – обмануть Яндекс и Гугл. Задача Яндекса и Гугла нагнуть меня. У нас с ними взаимная ненависть. Яндекс и Гугл – это цифровые фашисты. Фейсбук, Твиттер, Сбер, ВТБ, Майл, ВК, ДЗЕН – это цифровые фашисты. Мы вступаем в эпоху цифрового фашизма. Новый феодализм. Тебя там не будут убивать. Ты сам сдохнешь. Либо будешь работать курьером по доставке бургеров, пока еду не станут доставлять дронами (уже скоро). Не мечтай также стать таксистом. Автопилот тебя заменит уже в октябре. И ты сдохнешь, глядя на улыбающегося Германа Грефа. Ты сдохнешь. Либо покупай на последние деньги автомат Калашникова и убивай всех подряд: сначала иди в Управу, потом в Сбербанк, потом выходи на дорогу и расстреливай дорогие автомобили. У тебя нет другого выбора. Ты террорист.
В августе приехала старшая дочь. Я не видел её двадцать лет. Ей шёл двадцать первый год. Я видел её один раз в жизни, когда она ещё ползала на четвереньках. Я лежал после операции. Безумная боль в сломанной спине не отпускала меня. Она подползла, посмотрела на меня и расплакалась. Это всё, что я помню о своей старшей дочери. Я приехал на вокзал их встречать. Они поехали на квартиру, которую им любезно предоставила моя племянница. Дочка вечером обещала приехать в центр.
Мы сидели с ней в ресторане. И я не знал, о чём говорить. Я не подготовился. Я надеялся на экспромт. Но меня заклинило. И мы обсуждали абсурдные вещи. Она спросила:
– Ты не верил, что я твоя дочь?
– Да нет. Нет, конечно. Ну да.
– А сейчас что думаешь?
– Нууу, подбородок мой, – сморозил я чушь. И-и-и-и растерялся: – Почему ты не ешь?
– Ем.
Повисла пауза. Она с возмущением сказала:
– Подбородок, и всё?
– Почему? Не всё. И другие части тела.
– Бред. Да что ты несёшь? Ну я вижу… конечно.
– Конечно, ты моя дочь. Я тоже всё вижу. И это уже не обсуждается.
– Это обсуждается, потому что ты двадцать лет сомневался в том, что… что… это…
– Да, я твой папа. Я вижу. Ну, понимаешь… Просто двадцать лет назад всё было непросто. Я любил одну женщину. В коридоре появилась твоя мать и сказала: «Я тебя хочу». Всего три слова. Эти три слова изменили мою жизнь, её жизнь и… сформировали твою жизнь. И это было всего один раз. Один раз.
– Поэтому ты сомневался двадцать лет?
– Что значит, поэтому я сомневался двадцать лет? Я мучился. Я страдал.
– Я страдала. У меня не было отца.
– Сейчас он у тебя есть.
– Нет. Не так. Не так быстро.
– Я могу называть тебя дочкой?
– Как хочешь.
– А как ты будешь называть меня?
– Николаем Сергеевичем.
– Николаем Сергеевичем?
– Да.
Она замолчала. Долго смотрела в окно. Потом повернулась ко мне. На её глазах были слёзы.
– Знаешь, был случай. Мы с семьёй, с мамой, с папой… с братом…
– Это брат… от твоего отчима?
– Да. От отца. Мы пришли в детский мир. Большой магазин игрушек и одежды. В Красноярске. Мне было лет… десять, наверное… Мы долго ходили, смотрели. Брату купили большую игрушечную машину, а мне очень понравилась кукла с длинными чёрными волосами… как у меня… я долго на нее смотрела… Понимала, что она стоит дорого. Но в итоге решилась. Подошла к маме, дернула за рукав и попросила купить мне эту куклу… с длинными чёрными волосами, как у меня. Мама посмотрела на отчима и сказала, что очень дорого. Тогда я разозлилась, отдёрнула руку и спросила: «Почему брату купили машину, а мне – ничего?» Тогда мама сказала фразу, которая изменила всю мою дальнейшую жизнь: «Потому что у него есть отец, а у тебя – нет». У него есть отец, а у меня – нет. И это моя жизнь. Понимаешь меня, Николай Сергеевич?
Я развел руками. Слёзы катились из её глаз. Я не знал, что делать. Мне хотелось убежать и напиться. В итоге я задал самый тупой вопрос из всех возможных:
– Я должен сказать «прости»?
– Говори что хочешь, – она вытерла слёзы. – Это моя жизнь. Понимаешь? Это мой девиз, слоган. У брата есть отец, а у меня – нет.
– Но теперь у тебя есть отец…
Она громко засмеялась. Потом пристально вгляделась мне в глаза и спросила:
– Ты сам-то в это веришь?
И я задумался. Действительно, верю ли я, люблю ли я. Я никого не люблю. Даже себя ненавижу. Я каждый день думаю о смерти. Я каждый божий день представляю, как я покончу жизнь самоубийством. Страшно ли мне? Конечно, страшно. Я, как любой человек, – боюсь боли. «Ты сам-то в это веришь?»
Я подумал о том, сколько лет жизни я потратил на Алису и на отношения с ней, сколько денег, сколько нервов… Сколько кукол я бы мог купить своей дочери, чтобы изменить её слоган: «у брата есть отец, а у неё нет». Это ужасно.
Не надейся, что женщина отдаст тебе себя без остатка. Она отдаст свою пилотку, по праздникам – жопу. И будет убеждена, что отдаёт тебе самое дорогое. Душу она тебе никогда не отдаст. И тебя не было двадцать лет. Ты испортил жизнь не только себе, но и своим кровным дочерям, которых Алиса будет ненавидеть всегда. Эти истории мы ещё знаем по сказкам. Мачеха…
Мне хотелось плакать, но я не плакал. Я почему-то стал рассказывать, что мой друг Пашка умер. Как он ждал себе донора, печень, сердце, лёгкие…
– Мой лучший друг – Пашка…
Она перебила меня:
– Почему ты мне об этом говоришь? Зачем ты мне об этом говоришь? Это наша первая встреча… А ты мне рассказываешь про своего друга, который умер… Зачем мне это? Это важная тема для разговора? Когда я говорила о себе, ты хладнокровно молчал. Когда ты говоришь про друга… я вижу, что ты переживаешь. А за меня ты не переживаешь?
– Да нет. Конечно… Переживаю. Прости. У тебе шикарный подбородок. С таким подбородком надо идти сниматься в кино.
– У меня ужасный подбородок. Большой.
– В Голливуде актрисы специально увеличивают себе подбородок… Обрати внимание. У тебя голливудское лицо. Русские круглолицые матрёшки сейчас не в моде.
– Прекрати.
– Почему?
– Прекрати обсуждать моё лицо.
– Хорошо. Не буду.
Она смотрела в окно. Я смотрел на неё. Мы молчали. Она плакала.
– Хочешь, я покажу тебе Москву. Мы в пяти минутах от Арбата. Я тут жил. Я тут знаю всё. Потом через Александровский сад сходим на Кузнецкий мост.
– А я жила в Сибири… Я очень устала. Давай завтра. С мамой. С братом. С бабушкой. Все вместе.
– Хорошо.
Я рассчитался за ужин. И проводил её до метро. Квартира племянницы была в Кузьминках. Сухо попрощались.
Я пошёл на Кузнецкий мост. И напился в одном из ресторанов (забыл название, его закрыли через полгода, ещё до коронавируса).
Я сидел, пил водку и говорил, что Алиса – тварь. Она не давала мне общаться с моими детьми. Косвенно не давала. Она создавала такие скандальные ситуации, чтобы общение с детьми было невозможно. Годы своей жизни я потратил на эту пилотку, которая даже не родила мне детей. Любила ли она меня? Говорила, что любила. Любил ли я ее? Больше жизни. Я любил её больше жизни. И сейчас люблю.
– Я и сейчас её люблю, – говорил я бармену.
Хороший парень. Он всегда меня слушает очень внимательно. И молчит. Я люблю, когда молчат.
– Я жить без неё не могу. Я и с ней жить не могу. Понимаешь? Я вообще жить не умею. С ней я научился любить. И это так больно. Сочинять песни… Всего лишь… Я просыпаюсь утром, её рядом нет. И не будет никогда. Будут сны и мысли. И итоговая мысль о петле времени, которая крутится в моей бестолковке каждый день. Петля времени, которая стянет мою толстую шею… И, задыхаясь, я забуду этот грёбаный мир условностей и цифрового фашизма… забуду о своей недвижимости и активах… забуду о своих родных и близких… забуду о маме и папе… забуду о дочерях… забуду о ней… об Алисе… Тварь позорная! Дрянь! Не давала мне общаться с детьми. Алиса. Человек, который меня когда-то любил. Понимаешь? Меня так никто не любил, как она. Никогда. Представляешь? Дочка не называет меня «папой». Она не может назвать меня «папой». Налей мне ещё рюмочку. Как тебя зовут?
Он ответил. Я не услышал, как его зовут. Я вообще на имена тупой. Не помню. Своё имя не люблю и чужие не помню. Я продолжил:
– Так вот. Тебя уничтожает женщина. Она поселяется в твоём сердце и поедает тебя изнутри. Сначала ты совсем не ешь, не пьёшь. Потом ты много ешь и много пьёшь. Потом у тебя заканчивается кровь. Она упоённо допивает твою кровь. Сердце останавливается. Ты кончаешь. Ты кончаешься. Луна качается. А женщина ликует. Потом она ищет другого барана. Она им восхищается. Она ему даёт, после чего считает, что он ей обязан по гроб жизни. По гроб… По гроб… Она возвеличивает его. Одухотворяет его. Делает его сильным. Потом она забирается глубоко-глубоко в его сердце и поедает его. И ей абсолютно неважно, что в его крови: алкоголь, кокос, гепатит или ВИЧ. Она не побрезгует, выпьет её всю без остатка. У неё такая порода. Ты кончаешь. Ты кончаешься. А луна качается. Качается. Качается.
Отношения с дочерью у нас не заладились сразу. Мы были друг для друга чужие люди. К тому же я не очень хороший человек. Скорее даже плохой.
Зато я научился вертеть на болту Яндекс. Кэш мне пошёл. Я даже сделал ИП.
Прохладным сентябрьским вечером я шёл из турецкого ресторана, где работал, а потом ужинал супом ишкембе из овечьих потрохов (моё любимое турецкое блюдо).
Я шёл самодовольный и удовлетворённый. Вдруг ко мне подходит яркая, в меру крупная женщина и спрашивает:
– Как вас зовут?
Я оглядываюсь кругом и спрашиваю:
– Не понял.
– Как вас зовут?
– Это что, скрытая камера?
Она красиво улыбнулась, оголив белые зубы, и сказала:
– Вы просто мне понравились. И я подумала, что вы возьмёте мой телефонный номер и завтра позвоните мне.
Мне не давала покоя мысль о скрытой камере. Я искал глазами подвох. Первый раз в моей жизни ко мне подходит женщина, предлагает взять её номер телефона и позвонить ей.
– Это какая-то шутка? – засмеялся я. – Друзья прикалываются надо мной.
– У вас есть друзья?
– Уже нет.
– Это не шутка. Ну же, решайтесь. Всё в ваших руках, – она подмигнула.
– Хорошо. Давайте я запишу ваш телефон. Когда вам позвонить?
– Когда хотите.
Я разглядел её большие груди и длинные не худые ноги. Форматная такая. Выше ста семидесяти сантиметров… без каблуков. Как я люблю. Глаза карие. Такая… ух… породистая баба… Мне такие попадались редко.
– Как вас зовут?
– Мила.
И я записал её телефон.
Мы расстались на углу у Серебряного переулка, и я двинулся по Арбату в сторону Арбатской площади. Я несколько раз оглянулся. И не увидел её. Она куда-то исчезла. Мистика. Я сегодня не пил.
Я позвонил на следующий день:
– Мила?
– Да, Николай.
– Это не шутка?
Она красиво засмеялась в трубку.
– Мила, я предлагаю встретиться и поужинать. Ресторан «Большой». Знаете где?
– Нет.
– У Большого театра. Я пришлю адрес. Когда мы можем поужинать?
– Завтра.
– Прекрасно. Завтра. В «Большом» подают чудесных камчатских крабов. Вы обязательно должны попробовать крабов.
– Обязательно.
– В 18 часов я буду ждать там. Закажу лучший столик.
– Хорошо.
Может, это судьба? Я с утра готовился к ужину. Отложил фашистский Яндекс. Подбирал одежду. Позвонил в «Большой», узнал – насколько там серьёзный дресс-код. Сказали, что в джинсах можно.
– Главное, чтобы не в трениках Адидас, – засмеялся в трубке женский голос.
В трениках я и не собирался. Но джинсы меня устраивали. Тем более у меня есть немецкие джинсы – хорошие. Тёмно-синие. В обед я легко перекусил двумя яйцами всмятку. И был готов к ужину. Надел новые трусы. И был готов к сексу. Тем более стоит признаться, Дуньку Кулакову я последнее время люблю чаще, чем женщин. Даже легкого поведения. Денег нет. И женщин нет. Ну раз уж на то пошло, раз уж ко мне подошла такая соска на Арбате, стало быть – надо покормить крабами, а потом уже етить.
Она опаздывала на полчаса. Не люблю я этого. Время 18:30. Явилась. Официант подвёл её к моему столику (самому лучшему столику в ресторане – у бара). Я поднялся и… это самое… был очарован… Без верхней одежды она была ещё краше. Огромный бюст. Шикарная задница. Тонкая талия. Густой чёрный волос. Как я люблю. И главное – не накачанные губы. Ненавижу накачанные губы. Ужасно, когда все тёлки ходят с накаченными губами. И у нее явно настоящие груди, потому что она, так сказать, крупная. Породистая тёлка. И явно не русская. Но об этом я ещё узнаю.
Мы сели. Сразу же заказали крабов и красного сухого вина.
Выпили за знакомство, и я задал первый вопрос:
– Тебя правда зовут Мила?
Я понимал, что-то здесь не так. Она не Мила – сто процентов.
Она улыбнулась и ответила:
– Нет, я не Мила. Но так меня называют в клинике, где я работаю.
– Ты доктор?
– Да.
– Какой ты доктор?
– Отоларинголог.
– Лор?
– Я не люблю слово «Лор»
– Окей. Отоларинголог. А как тебя зовут?
– Джамиля.
– Джамиля. Прекрасное имя. Мила – Джамиля – понятно. Для упрощения.
– Да.
– Можно я буду называть тебя Джамиля? Мне больше нравится Джамиля.
– Хорошо.
Я подумал, что нужно рассказать о себе, но мне очень хотелось узнать о ней больше…
– Ты хочешь спросить, откуда я родом? – вовремя перехватила инициативу она.
– Да. Очень.
– Я из Узбекистана.
– Узбечка?
– Папа – узбек, мама – еврейка.
Она идеально говорила по-русски.
– В Москве живу пять лет. В разводе. Две дочки.
– Сколько им? – спросил я.
– Большие. Семнадцать и четырнадцать.
Я тёртый калач. Семнадцать и четырнадцать – большие? Они не большие. Они ещё только-только формируются в этом мире – как проблемы. Я за несколько браков усвоил главное: чужие дети – это сорняки жизни. Лор из Узбекистана. Джамиля. Шамаханская царица – ей Богу. И как хороша. Еврейка…
Я начал рассказ о себе:
– У меня тоже две дочери. Совершеннолетние. И ни с одной, ни с другой у меня нет отношений. «Я плохой отец», —сказал я без стеснения.
– Не говори так про себя, – улыбнулась Джамиля.
– Почему? Это же правда. Правду говорить приятно. Правду говорить нужно.
– Но мы можем ошибаться, – сказал Джамиля и глотнула вина.
Я выпил оставшееся вино залпом и налил ещё ей и себе. Стоит отметить, что я старый алкаш и намеревался не только потрахать шамаханскую царицу, но и напиться. Зря я это запланировал.
– А ты доктор в какой больнице?
– Больнице ФСБ.
Я чуть не подавился крабом.
– Офигеть, – сказал я.
И сразу начал думать чёрт-те что.
– Ты хочешь меня завербовать? – спросил я после первой бутылки.
– Нет, – спокойно ответила Джамиля.
– А что ты хочешь от меня? – сгустил я брови.
Она засмеялась и налила мне ещё вина.
– Отдыхай, Николай. Я просто тебя закадрила. Я не знала, что ты будешь таким подозрительным. Ты слишком умный. Тебе это не идет.
– Правда? Ну тогда я выпью ещё. И поглупею. Буду пороть чушь. И читать стихи.
– Отлично.
Я допил третью бутылку сухого вина, отказался от закуски, приобнял Джамилю и сказал:
– Я люблю тебя, Алиса, – и потрогал её за большую грудь.
Она оттолкнула меня. Я упал на пол. Официанты стали меня поднимать.
Потом я подружился с пианистом. И вечер пошёл по воробьянинскому сценарию из «Двенадцати стульев».
Я напился до такой степени, что Джамиля повезла меня домой на такси.
Я, запинаясь, говорил:
– Мы щас… это… приедем… пойдём трахаться. Я только гондоны забыл купить… Но ничего страшного… И ты меня… завер… буешь… Ты меня завербуешь? Или не завербуешь? Завербуй меня так… чтобы мне… это… стало хорошо… Хорошо?
– Завербую, завербую.
Мы вышли из такси. Дошли до двери в подъезд. Я стал искать ключи. Долго искал. Нашёл. И сказал:
– У тебя есть наручники? А? Джамиля, я тебя… люблю… Вербуй меня… По самые не балуйся… Да? Джамиля?
Я повернулся кругом. Её уже не было. И такси не было.
– Джамиля! – крикнул я в темноту ночи.
– Джамиля-я! – крикнул я ещё раз. – Джамиля-я! Где ты? Звезда моя!
Из окна на первом этаже выглянул мордатый мужик:
– Чё ты орешь, гондон?! Напился, веди себя прилично.
– Я прилично… себя веду. Джамиля ушла… куда-то. Понимаешь меня, дружище? Она меня… это… вербует… Ага. Я буду разведчиком. Настоящим… Полковником…
– С утра завтра будешь. Дёргай домой, полковник. Тебя там Гюльчатай ждёт.
– Гюльчатай? Она тоже… из… это… из ФСБ?
– Из ГПУ, дебил! – закрыл он окно.
– У-у-у. Да. ГПУ – это сила. Я только… Путина… не люблю. Я сразу Джамиле об этом сказал. Джамиля сказала, что ничего… страшного в этом нет. Путина можно не любить… Представляете, в какой стране мы живем? Путина теперь можно не любить. Свободная страна. Путина нет. Есть его двойники… Ух. Тошнит. Надо курс молодого бойца пройти. Сколько раз я смогу подтянуться на перекладине? Три. Или четыре.
Я вошёл в подъезд, поднялся на лифте, открыл двери в квартиру, включил свет, ещё раз на всякий случай крикнул:
– Джамиля? Ты здесь? Я пришёл… Гондонов у меня нет. Но мы будем аккуратно… У тебя девочки… У меня девочки… дочки… Я женский мастер… И это к лучшему… Джамиля, что со мной? Писить хочу… Писить.
Всё утро я блевал, вспоминая вчерашний день. Тридцать тысяч я пропил в ресторане «Большой». Куда меня вчера вербовали? В службу внешней военной разведки? В особый отдел контрразведки? Что я вчера подписал? Пить надо меньше…
Если бы передо мной стоял выбор только одного человека взять с собой на необитаемый остров, я бы выбрал Алису. Я бы привез Её туда и убил бы там. За то, что она украла у меня… жизнь…
Бросай пить, Степанков, иначе сойдёшь с ума. А может быть, я об этом и мечтаю – сойти с ума.
Я лежал на кровати, потел, мне было страшно, и я звал Джамилю. Мне казалось, что я теперь настоящий полковник. Нужно срочно купить погоны. Где купить погоны полковника? А была ли вообще Джамиля? Ну не подходят такие красивые девушки на Арбате к таким зачуханцам, как я… И не предлагают знакомиться. Но тридцать тысяч-то я пропил. И в «Большом» я был. Ел крабов. Пил сухое вино. Подружился с пианистом Серёгой. Трогал за грудь Джамилю. Ёпт. Я трогал её. Она была. Она реальна. Я открыл балкон. Отошёл к стене. Хотел разбежаться и выпрыгнуть. Но полковники не падают с балконов. Настоящие полковники стреляются. А у меня не из чего застрелиться. Я пошёл и купил бутылку водки. Полковнику никто не звонит, не пишет. Полковник пьёт белую. Полковник больше не хочет умереть. Полковник уснул. Полковнику снятся сны. Сны о любви.
- 11.09.2021